"Come on baby, light my fire", NC-17, RPS

[vin_mar]

Название: "Come on baby, light my fire"
Авторы: maryana_yadova и Власть несбывшегося
Бета: нет
Жанр: романс
Рейтинг: NC-17
Категория: слэш
Пейринг: Том Харди/Джозеф Гордон-Левитт
Размер: макси
Дисклеймер: абсолютно никаких прав у нас нет
Предупреждение: порно и очень много мата, естественно, ООС
Пояснение 1: разговор Тома Харди и Бенедикта Камбербэтча в самом начале связан с событиями, описанными в нашем с соавтором предыдущем фике "Театральный роман", посвященном отношениям между Бенедиктом Камбербэтчем, Джудом Лоу и Робертом Дауни. В целом, истории между собой никак не связаны, хотя в тексте иногда эпизодически появляется Бенедикт Камбербэтч.
Пояснение 2: рваный ритм текста и разная манера изложения в данном случае специально выбранный стилистический прием.

Текст в комментариях.

@темы: Come on baby, light my fire

Comments

[vin_mar]

ТОМ

Семь утра. Суббота. Я в сознании или нет? Почему тогда проснулся? Что, разве я вчера пил? Что-то блямкает возле уха. Вот – точно! Какой-то мудак прислал смс!


«Харди, ты мудак».

Обеими руками тру лицо. Яркий экран айфона режет глаза. Текст все еще на месте и никуда не делся. Чудно. Великолепно. Я – мудак? Отвечаю, буквы выпрыгивают одна за другой, подлый аппарат коварно подставляет не те слова, я как всегда замечаю это слишком поздно, приходится перепечатывать.
«Бенни, ЗА ЧТО?»

Откидываюсь на подушки и снова закрываю глаза. Там разноцветные круги. Не стоило продолжать вечеринку после премьеры в баре. Или в барах? В общем-то, я подозреваю, за что. Это такая изощренная месть. Бен знает мои привычки и знает, чем можно досадить.

«Хрен ли руки распускать?!!»
Мило. На самом деле.
Значит, я был прав. Интересно, кто?
«Кто из?»
Ставлю на соотечественника. Или нет? Американец? Почему нас, британских идиотов, все время тянет к выходцам из колоний? Я не могу этого объяснить, хотя пытался, правда. Если так, то это значит, что я не один такой. Можно говорить о тенденции.
«Иди на хуй!»
«Что, неужели не Железный человек?»
«Харди, ты мудак»

Так. Дело пошло на второй круг. Я просыпаюсь окончательно. Что это он такой бодрый с утра пораньше? Набираю номер, звонок тут же сброшен. Ничего, я тоже упрямый, хрен ли было меня будить в такую рань? Набираю номер еще раз и тут же слышу из динамика придушенное злобное шипение:

- Какого хуя ты звонишь?
- Какого хуя ты шлешь смски в семь утра? Тебе невтерпеж?


Слышу шорохи и щелчок двери. Что-то начинает шуршать, и я понимаю, что это льющаяся из крана вода. Ну прямо шпионские игры! Бен перестает шептать, но я чувствую, что он старается говорить как можно тише.

- Харди, отвяжись со своими шуточками.
- Да я вообще спал! Никого не трогал!
- Блядь, ты меня вчера трогал! Подставил меня, скотина!
- Ах, ну извините! Надо было предупреждать. Ну и кто закатил тебе скандал? Скандал-то был, я надеюсь? Бен, давай колись, хватит кривляться!

Я прижимаю одной рукой телефон к уху, другой нашариваю пачку сигарет и зажигалку. Прикуриваю. Вот теперь дивно! Первая затяжка наутро после пьянки почти сносит крышу. Голова слегка кружится, и мне почти офигительно хорошо.

- Оба.
- Ого! Вот это да! Я сражен!
- Харди, перестань зубоскалить! В конце концов, ты мой друг.
- Ну да, мы как пара после развода – теперь стало гораздо лучше. Перестали трахаться и начали разговаривать.
- Да.
- Я тоже рад, Бен, на самом деле. Спасибо, что сказал. Ну так что? Оба? Тебя не обижают? – в трубке возмущенное и обиженное сопение. – Все-все, молчу и слушаю, обещаю не ржать!
- Я чувствую себя идиотом.
- Почему?
- Потому что мне все время хочется сказать, что я люблю их. Обоих. Очень сильно.
- Ну, и скажи.
- Уже.
- И что?
- Это взаимно.

Я ерзаю на кровати, оглядываюсь в поисках пепельницы. Я слегка удивлен, но не сказать, чтобы очень сильно. Это нормально для Бена, в нем всегда было что-то потустороннее.

- Круто. Я рад, - говорю я и тушу сигарету. Мелкие крошки табака рассыпаются вокруг фильтра.
- Харди, я тупо счастлив. Не знал даже, что так бывает.
- Малыш, это здорово. Это – просто офигительно!
- Прости, что разбудил.
- Ничего.
- Пока.
- Пока.

В телефоне гудки. Кладу его рядом, вытаскиваю еще одну сигарету. На самом деле я не чувствую радости – только зависть. Наверняка, там у них было не все гладко, наверняка, досталось каждому из троих – к пониманию всегда приходишь поздно. Хорошо, что все-таки они до этого понимания добрались. Я вот добрался – слишком поздно. Поезд ушел, и теперь ничего уже не сделаешь, осталось только ебать себе мозг.
Блядь.
Бен выбил меня из колеи своими откровениями! На хуя мне все это, когда я только и делаю, что занимаюсь самоконтролем? Старательно отворачиваюсь от счастливых пар, старательно отворачиваюсь от юных манекенных клерков из Сити на улицах, старательно не смотрю ни на кого с короткой элегантной стрижкой на темных волосах, старательно избегаю взглядов, если, не дай бог, у собеседника карие глаза. Да. Я идиот. Спасибо, давно в курсе. Я таскаю с собой телефон даже в туалет – а вдруг он зазвонит, а мне не удастся вовремя ответить? Хотя он ни разу не звонил. Смотрю на часы – восемь. В Лос-Анджелесе двенадцать ночи. Позвони мне, позвони. Что за херня, когда же меня отпустит? Пора встать, сварить кофе, налить ледяного апельсинового сока и выкурить еще одну сигарету: тогда все снова наладится, я оденусь, пойду в парк на пробежку, а там уж дело техники – наушники в уши и скорость побольше, и можно просто считать торопливые удары сердца, точно зная, что это просто от бега.
Встаю, по дороге на кухню заворачиваю в ванну и пускаю воду. Пока машинка сделает мне кофе, в ванне как раз будет достаточно пара, чтобы не смотреть на себя. Почему-то иногда совсем не хочется.
На полпути между ванной комнатой и кухней опять слышу блямканье. Я все-таки забыл телефон в кровати. Бреду обратно, задевая плечами за углы. Какой мудак присылает смс в 8 утра в субботу?


Кто-то, у кого еще вечер пятницы.

[vin_mar]

Все еще то же самое субботнее утро. Продолжаю чувствовать себя полным идиотом.
Смс. «Поужинаем, когда прилетишь?»
Вот это что? Тупо разглядываю экран. Тишина, в луче света между занавесками вертится пыль.
Вариантов, в сущности, только два: я вчера напился до такой степени, что все еще пьян, и у меня пьяные глюки, либо я вчера напился до такой степени, что незаметно сошел с ума, и у меня самые настоящие глюки. А, нет, еще есть третий вариант – курили что-то забористое, и я все еще под кайфом. Глюки от этого.
Разнообразно.
Смс. «Так как?»
Точно, крыша съехала. Ладно, говно вопрос. Раз уж я в бреду… Набираю ответ. «Соскучился?»
Поднимаю глаза и вижу себя в зеркале – щетина, синяки под глазами, чумной взор и телефон, зажатый в потных ладонях. Да, у меня в спальне напротив кровати зеркало! Мне нравится смотреть, как я в нем отражаюсь.
Только не сейчас.
Если бы пятнадцатилетняя девочка, ожидая первого в жизни смс от мальчика, была бы небрита и в татуировках, она бы выглядела точь в точь как я.
Телефон блямкает и содрогается у меня в руках. Мне страшно, просто пиздец как. Где все эти гребаные остроумные фразы, которые я придумывал, миллион раз представляя эту ситуацию? Он разделывает меня, как французский повар цыпленка.
Смотрю в экран, и меня тут же бросает в жар, я просто чувствую, как мгновенно покрываюсь потом.
«Да»
Охуеть.
Охуеть.
Понимаю, что продолжаю сидеть на кровати только лишь потому, что тело никак не может одновременно побежать и упасть.
Почти год с последней нашей встречи. Почти год с последнего разговора.

Внезапно обнаруживаю себя под душем. Горячие твёрдые струи бьют в шею и плечи. Только сейчас осознаю, что мало того, что вспотел, так еще и дрожал, как в ознобе. Господи, кто бы знал! Харди – влюбленный неврастеник! Из-за полузапотевшего стекла душевой кабины виднеется телефон – лежит на столике неподалеку. Экран темный, значит, пока больше ничего не пришло.
Я закрываю глаза и подставляю под воду лицо. Хорошо бы еще засунуть под воду мозги, чтобы хорошенько их промыть. Что все это значит, хотел бы я знать? Откуда у Гордона-Левитта мой номер? И что делать с этой вспышкой невротического восторга в груди и… Короче, пора сделать воду похолоднее, и подумать о чем-нибудь другом. Опускаю голову вниз.
Хуй.
В смысле – не получается у меня думать о другом.

Еще полтора часа спустя я знаю наизусть время вылетов всех рейсов Лондон-ЛА, и уже могу легко устроиться на работу в колл-центр Хитроу. Бронь из моей любимой гостиницы в Санта-Монике подтверждена.
Собрать сумку. Пятнадцать минут. Можно не собирать, и тогда, возможно, я успею на рейс, который вылетает в два часа пополудни. Потом есть еще четыре рейса.
Я прикуриваю новую сигарету, это последняя, но где-то вроде есть еще пачка.
Почта грузится невыносимо медленно – а мне надо перед отъездом отправить письма.
Кофе давно остыл, сок нагрелся. Все еще продолжаю чувствовать себя идиотом, весь в бессвязных надеждах и бестолковых мечтах. Соскучился. Стоп!
Еще минута, и я начну представлять этого чертова Гордона-Левитта здесь, на собственной кухне. Или в спальне. Стоп!!!
Блядь, Харди, ты действительно влюбленный идиот!
Фокусирую взгляд на почте. Волшебная суббота, твою мать! Самое свежее письмо от моего агента с пометкой «срочно».
Я сегодня популярен.

Еще через две минуты понятно, что сегодняшние рейсы в ЛА улетят без меня. Некуда торопиться.
Агент пишет, что наконец-то весь каст для «Бэтмена» набран, Джозеф Гордон-Левитт подписал контракт, все графики согласованы, и съемки начнутся через два месяца.
Чудно.
Чудно.
Джозеф такой воспитанный и вежливый, просто образец гостеприимства, ходячий учебник этикета.
Дружеское приветствие.
Дружеский ужин.
Добро пожаловать в Америку.
Блядь.
Харди, ты на самом деле мудак.

Спереть нужный телефонный номер из контактов в телефоне ассистента Нолана может только Том Харди.
Джозефу Гордону-Левитту достаточно просто попросить.

[vin_mar]

ДЖО

Про Джозефа часто говорят, что он безупречен. Что он может сыграть кого угодно без смущения и внутренних метаний — просто так.
Еще в жизни он часто выглядит не тем, кто он есть на самом деле. Точнее, он почти всегда выглядит не тем, кто он есть на самом деле. Часто он выглядит милее Бэмби и белее Белоснежки. Почти все покупаются на его бесхитростную улыбку — он мог бы с оглушительным успехом продавать даже пылесосы по пять тысяч долларов.
Его провожают похотливыми взглядами и девочки восемнадцати лет, и дамы за тридцать пять: первых привлекает его искристость и легкость, непостижимое кошачье умение создавать ауру комфорта вокруг себя, вторых — влечет то, что иногда мерцающей тенью проскальзывает в непроницаемых темных глазах, намек на порнографическое знание, каким, в принципе, совсем не должен обладать такой солнечный молодой мальчик.
Ну и, конечно, дамы отлично представляют себе, что и как можно долго и с удовольствием делать с этим гибким тонким телом и кожей цвета кофе со сливками, ну или сильно топленого молока, как пожелаете. Можно даже сравнить ее оттенок с определенными сортами шоколадного-сливочного суфле, но на подбирании терминов обычно начинается возбуждение, и уже не хочется дальше строить ассоциативный ряд, а просто — хочется.
Но с определенного момента Джозефа не волнуют ни восемнадцатилетние девочки, ни женщины за тридцать. И, черт побери, он вообще не думал, что его когда-то будут волновать бицепсы, татуировки, пухлые развратные губы, привычка распускать руки и грязно ругаться.
Нет, это, конечно, не какая-нибудь уж очень оригинальная женщина, хотя это было бы в стиле Джозефа с его пристрастием к арт-хаусу и всяческим фрикам. И его бесит, что здесь сюжет развивается совсем не так, как в арт-хаусных фильмах, а типично классически, стандартно, банально до ужаса. Ведь всем известно, что пай-девочки западают на мальчиков-хулиганов. Таких брутальных и очень, очень плохих парней. Тех, кто может виртуозно обложить матом, так что покраснеют даже пятки, не задумываясь дать в рожу и только после походя извиниться, если было не за что, и легко завалить в койку все, что движется. Ну, знаете, такие плохие парни, у которых в жизни было и оружие, и наркотики, и драки до смертоубийства. Опасные связи, жестокие игры и бла-бла-бла. Также известно, что такие типы болезненно возбуждают и пай-мальчиков, у которых все дорого, блестяще, начищено, отутюжено и накрахмалено. А еще интеллектуально и одухотворенно, как же без этого.
Но, мать его, Джозеф никогда не думал, что попадет в стереотипы. А он попал. И, кажется, даже крупно влип. Поняв это, он решает только из чувства противоречия ничего не предпринимать. Иначе он будет чувствовать себя тургеневской барышней или томной библиотекаршей в очках, дрочащей ночами на мужественный образ героя из дамского романа, очередного брутального ублюдка, который потом обязательно окажется нежным, ранимым поклонником Чехова.
Так проходит год. И становится вообще уж невыносимо. А когда становится невыносимо, одновременно становится понятно, что на стереотипы — совершенно плевать. Да и в конце концов, арт-хаус тоже имеет свои шаблоны. А так как Джозеф Гордон-Левитт хоть и напоминает Бэмби, Белоснежку и шоколадное суфле одновременно, характер у него стальной. И уж если что-то втемяшится ему в голову, то он в конце концов получает то, что хочется.
Правда, сейчас он не знает, как подступиться к своей цели. Он вообще дезориентирован, и, когда он посылает в Лондон непринужденную смс-ку, руки у него дрожат. С девочками и женщинами такого с ним не бывало. Обычно он не краснеет, когда читает в смс простой вопрос. И уж точно не меряет шагами комнату, поглядывая на телефон, ожидая очередного ответа — конкретного ответа на не очень конкретный вопрос. Ответа нет в течение дня, в течение суток, в течение недели.
И когда мерять шагами комнату становится совсем уж невыносимо, Джозеф с непроницаемым, как у индейских вождей, лицом заказывает билет до Лондона, снимает с полки кожаный саквояж и уже через несколько часов легкой танцующей походной спускается из своей до ужаса арт-хаусной квартиры к такси. В конце концов, дедушка у него еврей, и он хорошо научил его играть в шахматы. И Джо хочет, уже так давно, просто ужасно хочет начать игру. И он даже готов побыть томной библиотекаршей, если речь идет о треклятом Томасе Харди.


ТОМ

Семь вечера. Суббота. Я в сознании, а жаль.
Я только что с трудом встал с кровати и стою в ванной перед зеркалом. Кстати да, оно тут тоже во всю стену. Чувствую себя охуенно. Правда. Я думаю, что слегка переусердствовал вчера у Билли.
Пришлось вскрывать бровь, зато у меня нету синяка под глазом. Вокруг пластыря легкая синева, считай, почти ничего. Хуже с губами – говорить я пока не пытался, и не уверен, что получится. Пробовать не хочется. Потому что у меня вместо рта – одна сплошная распухшая масса, украшенная там и сям запекшейся кровью. Дивно, похоже, пить я пару ближайших дней буду как красотка-блондинка, через соломинку. Ладно. Главное, ухитриться разлепить губы, чтобы вставить туда сигарету. Попробую позже.
Продолжаю инспекцию. Одно ухо явно больше другого, но не критично. Фигня.
На корпусе заметных повреждений вроде нет, хотя ребра ноют.
Билли сказал вчера:

- Харди, ты мудак! Почему без шлема?! Хоть каппу в рот засунуть додумался!

Ответить я уже не мог из-за разбитого рта, а потом – он и так прекрасно знает, не люблю я шлемы. Я что, менеджер из Сити, чтобы напяливать на ринге шлем? Не дождетесь.
В общем, ничего ужасного. Тому парню досталось больше, в конце концов, хук справа у меня все еще отменный.
Да, я этим горжусь.
И нос, кстати, в этот раз вправлять не пришлось.
И это первый вечер за неделю, когда я чувствую себя почти офигительно хорошо.
Плевать, что я выгляжу как после уличной драки, зато я не думаю, блядь, о Джозефе, мать его, Гордоне-Левитте, как всю эту гребаную, чертову, убийственную неделю. Смотрю себе в глаза, сжимаю кулаки, и боль в костяшках снова возвращает меня почти в нирвану – я думаю о ней, а не о нем.
Отлично.
Звонят в дверь.
Приехал курьер с ящиком минералки.

Вечер той, предыдущей, субботы я не помню. Пошел вроде пройтись. Зашел в паб. Дальше не помню вообще ничего. Провал, как часто было в юности.
Прихожу в себя в воскресенье. На часах – три часа дня. Комната медленно крутится слева направо, по диагонали, прямо, блядь, центрифуга. К четырем нахожу в себе силы встать. Путь до душа тоже как какой-то тренажер для космонавтов. Во рту пустыня, возможно, марсианская. В голове африканские барабаны.
Чудно.
Среди грохота барабанов только одна мысль – воды! Больше ни о чем я думать не могу, и это прекрасно!
Боже, храни того, кто придумал душевую кабинку! Вода течет прямо в рот, никаких тебе эквилибров типа «попади из бутылки в стакан». Пью. Вода холодная. Мыслей нет, и мне это нравится – заебало думать, что значат все эти смс! Я что, похож на психоаналитика?
Все воскресенье занимаюсь лечением, ни на что другое сил нет. Онлайн-магазины – это гениальное изобретение. Верткий курьер через час после заказа привозит мне ящик пива, и мне почти офигительно хорошо.

В понедельник решаю, что пора уже что-то, блядь, делать! Потому что не хочу я просыпаться с мокрыми бедрами, только потому, что мне под утро приснился кто-то тощий! И ведь самое обидное, что я и лица-то во сне толком не разглядел! Херня, а не эротический сон, прямо хоть жалобу пиши. Обидно.

Короче, надо кого-нибудь трахнуть, и все будет в порядке. Вот – точно! У меня просто тупой недотрах, вот и все.

Вечером отправляюсь прогуляться. Во время прогулки, у стойки одного из моих любимых пабов, клею рыжую девицу. Открою секрет, если кто не знает: текила – отличное средство межполовой коммуникации. Одна бутылка, и мы оба уже в таком состоянии, когда взаимопонимание устанавливается мгновенно. Она медленно облизывает свой палец – там уже не только соли нет, но и микробов, скорее всего, не осталось. Ладно. На улице она меня целует, я кладу руки ей на задницу, слегка сжимаю пальцы - и вот тут начинаю сомневаться. Что-то не то. Слишком мягко. Да и по хую, сейчас уже мне по хую, тренированная у нее жопа или отвисшая. У нее дома мы вроде что-то пьем еще, какую-то липкую гадость невъебенной сладости. Еще одна рюмка, и у меня будет диабет. Спрашиваю, можно ли курить, и она неохотно соглашается. Пока я ищу сигареты, она успевает раздеться. Вижу бледную рыхлую талию, пару лишних складок, выше и ниже нечто красно-черное в оборочках.
Охуеть.
Ну правда!
Ой нет. Не могу.
Возвращаюсь домой с одной мыслью – о чем, боже, о чем только думают женщины, выбирая такое белье? Ни в этот вечер, ни в эту ночь, ни на следующее утро не хочется никакого секса вообще, и это, твою мать, просто офигенное достижение! Триумф воли. Угу.

[vin_mar]

Третий день я сам не свой, как больной. Тупо валяюсь в кровати, потом на диване, потом добиваю ящик с пивом.

Курьер из онлайн-магазина уже почти родной. Оказывается, на улице дождь. Надо проветрить. А может – не надо.

Среду помню плохо. Кажется, все время спал.

В четверг вспоминаю, что я, блядь, деятель культуры. Точно. Хватит бухать, пора заняться чем-то полезным. Отвлечь мозг культурно. Потому что я все еще помню про эти гребаные смс в моем телефоне. Да-да, я в курсе, я идиот.
Не могу заставить себя их удалить.
Похоже, у меня развивается мазохизм.

Продавцы в книжном очень толерантные. Воспитанные. Молчат и делают свое дело, даже когда перед ними опухший небритый мужик с перегаром и в кожаной куртке на голое тело покупает Чехова. Штаны на месте. Я проверил перед выходом из дома.

Всю вторую половину четверга читаю этого Чехова. Раньше как-то не доводилось. К вечеру курьер привозит виски. Чехов и виски дивно смотрятся на моем кухонном столе – просто арт-объект. Любуюсь. Очень хочется курить, но лень искать сигареты. Пачка передо мной на столе – пустая.
Понимаю, что я определенно мазохист.
Пить не хочется.
Страдания – это офигительно круто и культурно. Это я понял, прочитав «Чайку» и «Три сестры».
Теперь ясно, почему никто, даже ирландцы, не могут перепить русских.
С такой культурой – да нам их не догнать никогда.
Я возвращаюсь в спальню и распаковываю еще один блок сигарет. Смотрю в окно. Там туман. В тумане – блеклые пятна фонарей. Херовая у нас в Англии погода. Лезу в интернет. В Лос-Анджелесе – плюс 23 и солнце.

Гребаная Калифорния.

Раздеваюсь и ложусь в постель. Трезвый. Голый. Простыни холодят тело. Хочется теплой кожи под боком. Я вот все думаю, смуглая кожа теплее бледной или нет? Ну вот опять! Просто пиздец! Нет, я сейчас не стану думать об этом, надо чем-то занять руки и мозг!
Чехов, блядь!
Нет, эта ночь точно не моя.

Пятница. Полдень. Влажное пятно на простыне.
Сажусь на кровати и тру лицо. Все пепельницы полные. Хочется набить кому-нибудь рожу.
Все.
Хватит.
Завязываю с небритой пятнадцатилетней девочкой внутри себя. Мальчик не позвонит.
Привожу себя в порядок, кидаю в сумку шмотки, перчатки, полотенце.
Рожа опухшая, да и хуй с ней, к Билли все такие приходят.
Билли держит небольшой боксерский клуб на окраине. Это знакомство из прошлого. Я этого не афиширую, но связей не рву. Хотя бы потому, что ненавижу пафосные фитнесы с бабами в розовых плюшевых штанах.
За дверью дождь и ветер.
Чудно.
Потом Билли сам привозит меня домой.
Все-таки приятно быть почти что звездой.

Я все еще в ванной перед зеркалом. Опять звонят в дверь. Да что такое, курьеры стали нетерпеливее королев!
По дороге к двери с трудом натягиваю майку, зараза заворачивается на спине, но расправить ее я не могу – слишком сильно болят ребра. Сейчас выпровожу курьера, лягу перед телевизором, буду смотреть спортивный канал и чувствовать себя нормальным человеком в нормальный субботний вечер.

Оказывается, это не курьер. Невыносимо хочется расправить майку.
Приглядываюсь заплывшим глазом.
Вроде не глюки.
Просто пиздец.


ДЖО

Ого!
Это первое, что приходит в голову как всегда безупречному, несмотря на утомительный перелет, разницу во времени, неприветливую лондонскую погоду и зверски неудобные, с холодными и тесными номерами, лондонские отели, Джозефу Гордону-Левитту, когда дверь ему открывает огромное злое чудовище.
Нет, даже ого-го, понимает он, внимательно приглядываясь к чудовищу и с трудом узнавая в нем Тома Харди.
Ни хуя себе, заключает, наконец, мысленно Джо, заканчивая беглый осмотр и отмечая задранную майку, а также то, что под ней. Но усилием воли отводит глаза.
Харди смотреть не перестает. Он держит за ручку дверь, словно боясь, что она сейчас улетит, и, кажется, слегка завис. Джозеф начинает поневоле оглядывать себя, но нет: все в порядке: джинсы, майка, рыжая кожаная куртка, шарф, кроссовки. Ах да, еще очки! Он снял линзы — отчасти потому, что образ библиотекарши заставил его постебаться над всей этой ситуацией. Блин, неужели отсутствие линз способно ввести Томаса Харди в ступор? Джо улыбается самой широкой улыбкой, на которую способен, такой, от которой появляются милые ямочки на щеках, прекрасно сознавая разрушительные масштабы ее очарования. Том едва заметно вздрагивает и прочищает горло.
- Эээ, Джозеф?.. Что ты тут делаешь?!


Джозеф напоминает себе, что он не ожидал нежного приема, и слегка приподнимает брови, одновременно входя в квартиру и закрывая за собой дверь. Он даже нахальничать умеет с невинным видом.
- У меня встреча с несколькими молодыми режиссерами. Ты же знаешь, я занимаюсь независимым кино. Мне прислали несколько работ на мой сайт, интересных, знаешь ли... и вот мы договорились встретиться. Есть настоящие самородки.
Том мычит что-то неопределенное и с силой трет лицо, тут же охая от боли.
- Блядь! Ебаный в рот!
- Что, прости? - брови Гордона-Левитта поднимаются еще выше.
- Эээ, нет, ничего. Молодые режиссеры, понял.
- Ну и открою тебе секрет, - Джозеф слегка покачивается на носках, почти нависая над Томом и привычно заложив руки в карманы. - Я договорился еще об одной встрече. Не представляешь, с кем. С Бэнкси! Это невероятная удача! Я ведь его давний поклонник, да и его последний фильм - это что-то... Ты смотрел "Выход через сувенирную лавку"?
- А???
- "Выход через сувенирную лавку" Бэнкси? Это просто самба самоиронии!
- Самба самоиронии??? Матерь божья, Джозеф, нормальные люди так не говорят!
- Да что с тобой, Том?
- Я спрашивал не о том, что ты делаешь в Лондоне, а о том, что ты делаешь здесь, черт побери, у меня дома, поздним вечером выходного дня!!!
- Поздний вечер? Том! Да еще и девяти нет!!
- О. Ну для меня он поздний.
- Вижу. Вижу, ты очень рад меня видеть.
- Неужели мне снова предстоят съемки с Гордоном-Левиттом, за что же я тебе так не нравлюсь, господи?
- А мне кажется, мы неплохо ладили, ммм, нет? Я хотел просто позвать тебя поужинать, вот и все.
- Ты мог позвонить, - отчеканивает Харди. - А не вламываться ко мне домой, когда я... вообще... когда у меня все болит.
- То есть ужинать ты не пойдешь?
- Джо, ты явно меня недопонял.
- Я все понял, Томас. Извини. Я ухожу, надеюсь, ты не будешь злобно мстить мне на съемках Бэтмена? За то, что я испортил тебе такой чудный и романтичный вечер. И вторгся в твой одинокий замок одиночества. Где ты одиноко-одиноко сидишь, такой красивый и брутальный, весь в огромных синяках и царапинах и в своих живописных татуировках, просто воплощенная мечта всех лондонских нимфеток. К сожалению, я не похож на Лолиту. Или какие там у тебя объекты фиксации?
Джозеф сам не успевает отследить, в какую секунду его начинает нести. Но несет его сильно.
- Объекты фиксации? - ревет Том. - Джо, твое независимое кино тебя до добра не доведет. Что ты несешь?
- Извини. Нет, в самом деле, извини. Я не должен был... Я должен был предупредить, позвонить.
Джозеф кусает губы и разворачивается к двери. Спектакль не возымел своего действия. Мда, ну действительно, идея была абсолютно дурацкой. Что он ожидал?
- Постой! - рявкает за спиной Харди.
Джозеф оборачивается и слегка улыбается. Том вздрагивает.
- Ты передумал? Кстати, мы могли бы заказать еду на дом. Если ты не хочешь показываться нимфеткам в таком виде. Хотя они бы оценили.
Харди, похоже, лишился дара речи. Он опускается в кресло и взмахивает рукой.
- Валяй, заказывай. Телефон там.

[vin_mar]

ТОМ

ЧТО. ЭТО. ТАКОЕ?!
Я уже убедился, что Джозеф мне не мерещится. Потому что, если бы это был мой бред, вряд ли он бы нес неизвестную мне херь про какую-то сувенирную лавку, это во-первых, а во-вторых, вряд ли он бы продолжал оставаться одетым.
Отсюда вывод: я в полном сознании.
Правда, чертовски болит голова и все остальное тоже.
Джозеф, похоже, совершенно освоился – долго и обстоятельно по телефону выясняет с каким-то рестораном меню, делает заказ, потом начинает как ни в чем не бывало расхаживать по кухне прямо передо мной туда и сюда.
Очень хочется курить.
Очень хочется примостить его вот сию секунду прямо на кухонный стол и трахать до потери сознания.
Некоторое время с удовольствием обдумываю эту идею, ровно до того момента, пока Джозеф прямо у меня на глазах не стаскивает с себя куртку и не остается в одной узкой майке.
Блядь!
ПРЯМО. ПЕРЕДО. МНОЙ.

Опять звонят в дверь. Надеюсь, теперь это курьер.
Прибыл мой ящик минералки. И сигареты.
Ну хоть что-то!

Возвращаюсь на кухню, снова сажусь, прикуриваю. Молча.
Чертов Джозеф присел на краешек стола и разглядывает меня.
Угу, сейчас от меня просто глаз не отвести.

- Ну, и что дальше? – спрашиваю я, выдыхая дым. Мне заметно лучше: могу курить и разговаривать, видимо от потрясения.
- Что «дальше»? – он удивленно распахивает свои глаза, и я чувствую, что все-таки зависаю, на какие-то милисекунды, но тем не менее.
- Что будешь делать дальше? Была б здесь хоть какая нимфетка, все мои царапины и синяки были бы уже смазаны мазью, меня бы уже нежно приласкали, компресс бы приложили… А теперь из-за твоей ревности нимфетки мне не светят сегодня, - широко улыбаюсь я, хотя губам просто охуенно больно.

Лицо Джозефа застывает на мгновение, и не могу сказать, что мне это не нравится. Да и вообще, хочется как-то отыграться за всю эту идиотскую неделю.

- Зато я организовал тебе ужин, - сообщает мне Джозеф.
- Увидев меня, любая нимфетка проделала бы то же самое, - замечаю я. – Так что придется тебе сегодня вместо них справляться. Кстати, дай мне, пожалуйста, воды.

Джозеф молча поворачивается, открывает шкафчик со стаканами, достает бутылку из холодильника, наливает воду в стакан.
Все мои силы уходят на то, чтобы сохранить равнодушное выражение на лице. Полный пиздец, я еле сдерживаюсь, потому что эта его майка в облипку ни хера не скрывает, каждое движение мышц, каждый жест – пожалуйста, смотрите и наслаждайтесь! Радуюсь, что ничего не пил: и на трезвую голову мое воображение уже несется в такие дали, что еще пять минут, и я оставлю его здесь одного, а сам пойду дрочить в ванную.
А не фига было мечтать, как бы Джозеф Гордон-Левитт смотрелся бы на моей кухне! Бойтесь желаний, они иногда сбываются. Самое главное, не пускать его никуда дальше!
Он поворачивается и подает мне стакан, я в это время протягиваю руку. Блядь, я совсем забыл, что у меня ребра болят! Неловкое движение, стакан летит на пол.
Чудно!
Теперь я до кучи еще и в мокрой футболке.

- Блядь!!!
- Прости!
- Да что ж такое-то!
- Том, извини, пожалуйста!

Качаю головой, да понятно, что он тут ни при чем. Только что-то не видно у него в лице никакого особенного сожаления. И вообще, что это он так на меня уставился? Джозеф наклоняется подобрать стакан, и на мгновение я вижу его затылок почти что между своих колен.
Немедленно уйти. Хотя бы на полчаса.
Я побит, в конце-то концов! Может, мне надо срочно прилечь!

- Том, ты куда? Давай я тебе помогу!

Блядь, ну за что мне это все?! Я сейчас не форме! Поднимаю брови:

- Ну и как ты собираешься мне помогать? – угу, еще пара таких предложений, и мне можно будет честно сказать, давай, мол, помоги, снимай с себя все, что есть, и вали немедленно в спальню, вон туда, направо по коридору. А в общем, можно и тут, мне охуенно понравился твой затылок между моих ног, так что так я тоже не откажусь. Чудно.
- Ну, не знаю! – отвечает Джозеф, пожимая плечами, и между прочим, это движение никак не уменьшает моего неуемного стремления говорить сегодня правду.
- О’кей, детка, считай, что ты принят на роль нимфетки, - говорю я вместо того, что хотел. Надо же поддерживать репутацию.

И дальше происходит что-то уж вообще невообразимое: мы оказываемся у меня в ванной, я без футболки, а рядом Джозеф с тюбиком мази от гематом в руках, и все это я наблюдаю в своем огромном, во всю стену, зеркале.
Просто заебись.
Угу, я тоже себе представляю это с трудом, хотя вот, пожалуйста – все передо мной.
У Джозефа на лице странное выражение. Ладно. По крайней мере, охуеваю не я один.

- Даже не мог представить, что у тебя в ванной такое огромное зеркало, - заявляет он мне, отворачивая крышку тюбика и выдавливая мазь себе на ладонь. Я начинаю сомневаться в своих силах и выдержке.
- Счастлив узнать, что ты представлял мою ванную комнату, - отвечаю я и ойкаю: его рука прикасается к моей спине, растирая мазь. Ничего эротического – ойкаю я от боли, и он тут же отдергивает руку. – Нежнее!
- Очень больно? – спрашивает Джозеф. – Можешь немножко наклониться? Я постараюсь очень аккуратно, чтобы было не больно.

И, в общем, да - у него удивительно нежные руки. Или это мне так кажется. Спокойно! Все! Надо это немедленно прекращать. Еще пара секунд, и даже мои спортивные штаны уже ничего не будут скрывать. Только этого не хватало! Чудно и охуенно! У Тома Харди эрекция только оттого, что какой-то наглый Гордон-Левитт мажет мою спину мазью от гематом.

- Все, спасибо!
- Погоди, вот тут еще!
- Боже мой, Джо, скажи уж, что тебе просто хочется меня потрогать! – говорю я, и наконец решаюсь взглянуть на его отражение в моем зеркале. Он отдергивает руку, как будто его ударило током, и тут! Твою же мать! Да он же краснеет! Я совершенно четко вижу, как его смуглая кожа покрывается почти пурпурным румянцем, и понимаю, что все – пиздец, я уже не могу, я трахну его вот сейчас, вот прямо здесь, наплевать, даже если он будет сопротивляться, наплевать, что каждое движение причиняет мне боль.

Не знаю, как мне удается держать себя в руках.
Тут опять звонят в дверь. Просто проходной двор. Даже не знаю, радоваться или беситься. Ладно. Господи, благослови ресторанную доставку! Еще никогда они не являлись ТАК вовремя!

- Это из ресторана, - сообщает мне Джозеф. – Я открою, одевайся, - и вылетает из ванной.

[vin_mar]

Боже, ты сегодня на моей стороне, мне снова удалось не выставить себя полным идиотом!
И все-таки – до чего же эти американцы бесцеремонные! Вот так, ни с того, ни с сего, через год полного отсутствия, заявиться ко мне домой! Облить меня водой, как в низкопробных порнушных фильмах! Трогать мою спину, выдавая это за медицинскую помощь!

Все. Пятнадцатилетняя девочка снова на месте и вовсю фантазирует. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
Охуеть.

Долго стою у окна в спальне. Еще три сигареты.
Внизу слышны очень домашние звуки: звяканье тарелок, хлопанье дверок кухонной мебели, шум воды.
Мне хочется вылезти через окно и сбежать.
Мне хочется пойти туда вниз и просто напрямую спросить, что все это значит?
Мне хочется подойти к нему и выяснить наконец, какого вкуса у него губы. Шоколад, коньяк, карамель?

Мне хочется остаться одному, и чтобы он никуда не уходил, пока я буду тут думать.
Блажь, бред, безумие.

Выискиваю в шкафу толстую футболку с длинными рукавами и капюшоном. Тело саднит, и мне кажется, что растет температура.

Спускаюсь вниз. Открывается охренительно чудесная картина: стол застелен скатертью, уставлен тарелками, верхний свет выключен, посередине свеча.
Я настолько потрясен, что уже не могу материться. Даже про себя. Дожили.

Джозеф сидит на стуле, нога на ногу, руки сцеплены в замок на колене. Вот интересно, как это некоторые ухитряются всегда выглядеть так, будто их вот-вот будут снимать для модного журнала? Это что-то у него в крови, я ведь сам актер, и знаю, как дается такая элегантная непринужденность.

Делаю скептическое лицо, демонстративно обхожу стол. Джозеф за мной наблюдает, и мне это прекрасно видно. Может, мои фантазии не совсем фантазии?
Чудно.
А проверить?

- У нас что, свидание?
- Ну, считай, что – да, - отвечает он мне и улыбается. И как улыбается, мать его – чувствую себя просто единственным на свете. Ну или что-то такое вроде. В общем, от такой улыбки сердце должно пропускать удар. Удар пропускаю я, потому что в кои-то веки не нахожусь с ответом.

Я усаживаюсь напротив, и Джозеф немедленно придвигается к столу. На столе обнаруживается бутылка вина. Хорошо хоть не шампанского.

Через некоторое время он замечает, что я еле ковыряюсь в своей тарелке.

- Что-то не так? Почему ты не ешь?
- Больно, - отвечаю я и начинаю злиться: какого хрена, прямо заботливая женушка!

Он отодвигает в сторону свою тарелку, поднимается и подходит ко мне. Опять присаживается на краешек стола, наклоняется и внимательно рассматривает мое лицо, задерживается взглядом на губах.
Мне все это не нравится! Да блядь, мне просто бесит все это! Когда к тебе приходят друзья, они не вертятся вокруг в майках в облипку, вместо вина приносят бутылку виски, и вместо свечи включают футбол в телевизоре.
А это что такое?
Он продолжает сидеть рядом.

- Том, тебе надо и лицо чем-то намазать, - озабоченно говорит Джозеф, продолжая меня разглядывать. – И что-то с губами сделать, они у тебя в ужасном состоянии.

Нет, это просто невыносимо! Все, мое терпение лопнуло!

Я откидываюсь на стуле и в то же время протягиваю руку и кладу ее ему на колено. И чувствую, как это колено, узкое, туго обтянутое джинсами, вздрагивает под моей ладонью. И замираю на мгновение, понимая, как идеально это колено располагается в моей ладони.
И ловлю себя на том, что облизываю свои опухшие губы. И вижу, что он не отрываясь смотрит на них.
Охуеть.
На самом деле.

- Ну давай, сделай что-нибудь с моими губами, сладкий, - боже мой, поражаюсь сам себе, у меня еще хватает самообладания что-то такое говорить! Отличный автопилот. Можно гордиться. – Только очки сними сначала, а то будут мешать.

Джозеф наклоняет голову набок, снимает очки и смотрит теперь уже мне в глаза. Только не отводить взгляд, ни в коем случае, это будет просто позорный слив раунда!

Сколько там проходит секунд, я не знаю. Или мгновений. Или часов. Или тысячелетий.

Тут он спихивает мою руку со своего колена и смеется. Да так заразительно, что я чувствую, что хоть и с трудом, но улыбаюсь в ответ.

- Харди, ты как всегда, в своем репертуаре, - говорит Джозеф, все еще смеясь, надевает куртку, обматывается шарфом. – Мне пора, очень рад был тебя повидать!

Я не шевелюсь, слежу за ним глазами.

- Попробуй хоть что-то проглотить, и обязательно, слышишь, ОБЯЗАТЕЛЬНО намажь рот каким-нибудь кремом! Я не верю, что у тебя нет бальзама, у тебя в ванной полно косметики, я же видел! Да и вообще, я совершенно уверен, что человек с таким сумасшедшим ртом непременно что-нибудь с ним делает!

Он выходит в прихожую, я следом.
Нет уж, последнее слово будет все равно за мной! Этого требует элементарная справедливость! Это же хамство, вот так себя вести!

Джозеф уже открыл дверь, в последний момент я хватаю его за куртку и притягиваю к себе. Всего лишь на мгновение. Почти утыкаюсь ему в шею, почти касаюсь этой шеи губами, никакой боли я сейчас не чувствую. Только азарт и драйв.

- Советую как-нибудь поинтересоваться, что один человек с сумасшедшим ртом может сделать с другим, - шепчу я ему на ухо.

И разжимаю пальцы.
Он уходит, не ответив и ни разу не обернувшись.

Можно считать, что этот раунд за мной.
Наверное.
Можно пойти в ванную, и уже сделать хоть что-то, чтобы перестало ныть в паху.
Точно.
И не забыть все-таки намазать рот бальзамом.
Мало ли что.

[vin_mar]

ДЖО

В кои-то веки Джозеф чертовски зол. Он так давно не испытывал подобного ощущения, что почти забыл, как это бывает. Забыл, что где-то в груди становится очень горячо. И вдвойне его бесит собственное состояние, потому что до конца он не понимает, почему злится. За что. Зато он точно знает, на кого.

После того ужина — нет, вернее будет сказать, после той пародии на ужин, после того сумасбродства, которое он сам же и инициировал — Джозеф не идет ни на какую поражающую воображение скудостью алкогольного ассортимента вечеринку с молодыми лондонскими оригиналами-режиссерами. Да честно говоря, ему сейчас исключительно поебать на их оригинальные работы, а такое с Джозефом случается редко. Кем он себя вообразил, нищебродным Апполоном — покровителем выскочек? Алло, мы ищем таланты? Утонченным аристократом, отбирающим жемчужины из песка? Ах, если б знали, из какого сора?.. Да он с собой-то не может разобраться!

Он лежит на спине на кровати в своем номере, который, несмотря на цену, сильно напоминает размерами гроб. И на отоплении здесь экономят. Ему холодно, и от холода щеки начинают пылать. Вот и началась лихорадка, с плохо понятным ему самому злорадством думает Джо. А не надо было тащиться в Лондон из Лос-Анджелеса. Вот за каким чертом? Что он ожидал от Харди, припершись к нему без предупреждения? А и правда, чего он ожидал от Харди? Ну вот чего, если дать волю фантазии? Ну что же, Джо, неужели слабо даже самому себе признаться?
Джозеф не считает себя паинькой. Но ему не хочется заглядывать в ту зону, где прячутся его пока еще не слишком оформленные фантазии о Харди. Там, в этой зоне, темно и горячо, и лишь изредка огненные сполохи высвечивают такие сцены, какие Джозефу не предлагались даже в слишком близких к патологически извращенным фильмах. Он даже толком не знает, что хочет сделать с Томом. Поцеловать его? Погладить? Ударить? Быть разложенным под ним, как малолетняя наивная шлюшка (нимфетка, вспоминает тут Джо), и скулить, умоляя то ли прекратить, то ли продолжать? Или самому трахнуть Тома? Чтобы он скулил и стонал, как сучка? Расцарапать его в кровь? Джозеф не может определить, что конкретно он хочет сделать с Харди, но он определенно хочет. Хочет прикасаться, смотреть, ощущать, быть рядом. В любых комбинациях. Блядь.

Джозеф не был шокирован откровениями Тома всему миру о его отношениях с мужчинами. Гордон-Левитт с еврейским цинизмом относился к таким вещам снисходительно, да и неужели вы всерьез верите в британских актеров-натуралов? Господи, зря, что ли, Оскар Уайльд родился на этом острове? Похоже, тут сам воздух, все эти туманы обладают каким-то особым свойством.
Том на раз представляется Джозефу и с мужчинами, и с женщинами, и с группами лиц, если уж на то пошло. Но Джо беспокоит вовсе не раздвоенность либидо Тома Харди (блядь, куда бы засунуть формулировочки двоюродного дяди-сексолога). И не его активная и беспорядочная половая жизнь с раннего возраста. Джозеф и сам склонен к различным экспериментам, только у него выходит еще покруче — он вообще делает это у всех на виду, на камеру, перед всем белым светом. Да еще получает за это гонорары.
Джозефа беспокоит то, что любая подобная картинка, выдаваемая его "юным и живым воображением", как выразилась бы его бабушка (да что ж такое-то, сегодня он вспомнит весь семейный альбом, похоже), неизменно, неизменно возбуждает до разноцветных пятен перед глазами, до звона в ушах...
Вот и сейчас, как говорится, извините за неровный почерк... Джозеф сам не замечает, как начинает дрочить. Он не помнит, когда расстегнул джинсы, когда засунул руку под белье, но факт в том, что теперь он выгибается на постели, зацепившись за собственные мысли, как за натянутые невидимые веревки.
Он представляет губы Харди, конечно же, ведь на них сегодня он так позорно, блядь, спалился. Каков он, этот рот, самый охуенный из всех мужских... да что там, из всех ртов, которые видел Джозеф.
Он представляет, как проскальзывает пальцем между этих полных губ, как водит по ним, как Том вылизывает его ладонь и запястье, как потом притягивает к себе и кусает, и лижет, и скользит языком в рот Джозефа... Том горячий, и жадный, и одуряюще пахнет, в нем есть что-то животное, даже в запахе, и делает, что хочет, и не спрашивает, как Джозефу хотелось бы, и вообще мало заботится о его удовольствии — он все делает эгоистично, но именно это Джо и нравится. Так нравится, что он не успевает даже вообразить дальнейшее развитие событие, поскольку кончает бесконтрольно и моментально, с удивлением понимая, что короткий крик, который он слышит — его собственный. Точнее, он даже не слышит, а чувствует, поскольку крик этот идет из самой грудной клетки и больше похож на сжатое рыдание, чем на порнографический стон. Твою мать, Том Харди. Ну почему все так несуразно-то?
Но Джозеф не привык сдаваться рано, и, уже засыпая, он думает, что сделает еще несколько ходов, прежде чем расписаться в патовой ситуации.

Встречу с Бэнкси Джозеф не может проигнорировать, даже несмотря на странное томление в груди. Ему почти удается сосредоточиться на ощущении, что он сидит и запросто разговаривает со своим кумиром, человеком, который умудрился стать знаменитым и даже получить "Оскара", так и не открыв миру ни своего имени, ни своего лица. Они сидят в какой-то полуразрушенной, заваленной прославленными трафатерами мансарде и свободно общаются. Не об этом ли мечтал Джозеф весь последний год?

Не об этом.

Он едва сдерживается, чтобы слишком очевидно не закруглить разговор и искусно имитирует восхищение, интерес и обожание, пока Бэнкси сам не намекает на срочные дела. Джозеф надеется, что его улыбки были верхом очарования и что Бэнкси не обиделся. Впрочем, Джо все равно не видит лица граффитиста, оно традиционно скрыто. И он никогда не узнает, даже если на нем и мелькнуло раздражение.

Джозеф видит совсем другое лицо — серо-зеленые глаза, темные густые ресницы, белые, забавно неровные зубы и, черт побери, опять губы. Губы Тома Харди. Впрочем, вдруг открывает для себя Джозеф, ему нравится, как Том улыбается, вовсе не потому, что у того рот прирожденного минетчика. Нет. Просто Джозеф еще не встречал, чтобы человек так охуенно улыбался. Одновременно мило, саркастично и сексуально. И трогательно. И насмешливо. Чтобы улыбка освещала, действительно освещала все лицо, и эта вовсе не метафора мальчика, чьим настольным автором был Набоков.
Черт, Джозеф Гордон-Левитт, да вы уже вполне себе превратились в томную библиотекаршу в очках. Посмотрите вниз, вы видите дешевые сабо и юбку-макси невнятного зеленого цвета? Не видите? Странно!

Джозеф почти выбегает из дома, где встречался с легендарным граффитистом, а теперь еще и режиссером. И на ходу, не сбавляя шагу, вынимает из кармана куртки телефон и очень быстро набирает номер.
— Том? Возможно, ты удивишься, но теперь я хочу с тобой пообедать. Да, видишь, я даже позвонил. Следую твоим указаниям, конечно же. Как твои губы? Ты уже вернул им приличный вид?
Джозеф не помнит, когда он нес подобные пошлости, но ничего не может с собой поделать.

Джозеф готов ко всему, и уж точно готов быть посланным на хуй. Хотя вот от этого он бы, кажется, не отказался, при определенных обстоятельствах.
Вопрос про губы риторический. Понятно, что Том еще несколько дней не будет готов появляться в ресторанах, на цветочных выставках и арт-хаусных премьерах. Отжечь с Томом Харди в прославленных своей фриковатостью лондонских ночных клубах тоже, видимо, не суждено. Но вот того, что Том пошлет его за продуктами, чтобы приготовить обед, Джозеф точно не ожидает. Он так ошарашен, что соглашается. Впрочем, что ему остается делать?
Том, как оказывается позже, ошарашен не меньше. Кстати, это выясняется, когда Джо звонит ему уже из магазина, расплачиваясь и спрашивая, какое вино купить к обеду. Видите ли, это Том так искрометно шутил и теперь в легком шоке, судя по его мычанию в трубке. И Джо вспоминает, что чертовски зол. Ну, был вчера, по крайней мере. Пока Том не позвал его на обед.

— Мистер Харди. После того, как я вчера выступал в роли нимфетки, мажущей тебе спину, тебе нечего стесняться меня с пакетами, полными тунца и латука. Я уже расплатился и стою, нагруженный, как чертов мул, — очень ровно говорит Джо, и Том моментально оценивает закипающую в этой ровной интонации холодную злость.
Харди на самом деле может быть мягким и даже не очень в себе уверенным, несмотря на любовь к мату, оружию и репутацию первого драчуна на деревне. Надо только нажать на нужные клавиши. И Джозеф уже знает, что Том иногда перед ним пасует. Правда, пока он еще не выучил эти кнопки и клавиши. Он только учится манипулировать.

— Ты в самом деле приготовишь мне обед? — хмыкает Том в трубку, и Джо понимает, что он действительно удивлен. — Да я не ценю счастья, которое мне идет само в руки! Джо, переезжай ко мне. Ты лучше, значительно лучше любой нимфетки.
Пауза.

[vin_mar]

— И гораздо сексапильнее, что крайне важно!
Джо чуть крепче сжимает трубку в руке, хотя яда в голосе Харди хоть отбавляй. И все же какие-то нотки царапают самые чувствительные местечки на теле Джозефа. Игра, ах какая игра. Тому тоже нравится играть, понимает Джозеф и улыбается.
— А я вот тебя никогда ни с кем не сравнивал, Томас. Разве что с плюшевым медведем, который был у меня в детстве.
— Боже, и это ты мне говорил про объекты фиксации?! Ты до сих пор с ним спишь?
— Нет. Но, видимо, мне его не хватает.
— Хочешь, чтобы я заменил его тебе, пупсик?
— Не сказать, чтобы он впечатлял меня в сексе...
Харди не выдерживает и ржет.
Кстати, ничего похабнее всех этих "пупсик", "дорогуша" и "сладенький" Джозеф никогда не слышал. Его так редко называли, на самом деле, несмотря на все стереотипы. И, по идее, его это должно бесить. Но ему нравится, нравится до озноба, до мелкой дрожи, пробегающей по телу — конечно, в сочетании с хриплым, низким голосом Харди. Его безумно возбуждает вся та чушь, которую порой несет Том. Он надеется, что и в постели Харди не затыкается и что он еще более похабен в своем фирменном балабольстве, когда трахается. "Когда трахается... Господи боже, помоги мне".
Джо уже давно едет в такси, но прекратить разговор и положить трубку не догадывается. Или просто нет сил. Через несколько дней ему уезжать из Лондона, и на это тоже нет сил. А сейчас он едет к Тому Харди домой, второй раз за сутки, на этот раз — готовить ему обед. И это круче любого арт-хауса.
Джозеф, ты серьезно влип. Еще в Лос-Анджелесе это было не так очевидно. Но сейчас...
Охуеть.

ТОМ

Воскресное утро провожу творчески: изобретаю способы заманить Гордона-Левитта к себе. Получается полная херня. Я маюсь. Какой нафиг креатив, когда голова забита только картинками вчерашнего вечера?
Раздумывать, что бы все это значило, я уже перестал. Все равно я ни хрена не понимаю, да и вообще уже поздно. В тот момент, когда я вчера так неосмотрительно почти уткнулся носом ему в шею, точка возврата была пройдена и осталась далеко позади.

Надо что-то придумать.
«Джозеф, не составишь ли мне компанию за завтраком?»
Дикий бред.
«Джозеф, может приедешь, поможешь с мазью для синяков?»
Хуйня какая-то.
Что со мной – почему я не могу родить ни одной нормальной идеи?
«Джо, не мог бы ты опять ко мне приехать, я так хочу с тобой переспать, что не могу даже придумать ни одного приличного предлога!»
Чудно. То, что надо.
И еще через пару дней у меня будет другой партнер на съемках.

Потом телефон разражается воплями. И вот уже оказывается, что я жду этого чертова Джозефа на обед!
Какой на хрен обед?!!
Еще через час телефон звонит снова. Я делаю попытку изобразить недоумение. Типа – я пошутил.
Если бы по телефону можно было бы испепелять, я б уже был кучкой золы на полу.
Ну ладно, ладно, пусть обед.

Пять минут ношусь по кухне, изображаю бурную деятельность по уборке.
Останавливаюсь, пораженный свежей мыслью – это что же, уж не пытается ли он меня соблазнить?
Так.
Где сигареты?
Мечусь в поисках сигарет, одновременно прикидываю, не пора ли выпить?
Сигареты обнаруживаются на столе прямо передо мной, рядом с миской с клубникой. Да, это, кстати, одна из отвергнутых идей. По заманиванию. Я даже прогулялся к овощной лавке.

Сижу, жду и думаю. Не может быть.
Хотя – я не припомню, чтобы хоть когда-нибудь! Хотя бы раз! Хоть где-нибудь! Чтобы Джозеф Гордон-Левитт нес такую чушь. Вообще-то, это моя прерогатива.
Плюшевый мишка?
Чудно.

Харди, а ведь ты тупой мудак.
Какие на хуй авангардные режиссеры? Что там было опять насчет моих губ? Кстати, никогда не понимал, с чего все так западают? Ну, то есть я в курсе, и пользуюсь, конечно. Глупо было бы не использовать преимущества.
Приличный вид?
Вот как?
Детка, похоже, ты приехал совсем за другой игрушкой.

Ловлю себя на том, что улыбаюсь от уха до уха.

Хорошо.
Джозеф, я тоже люблю поиграть.
Ну давай попробуем.

Снова звонят в дверь.
Я с мстительным удовольствием стягиваю с себя футболку и иду открывать.

[vin_mar]

ДЖО

Джозеф перемещается по моей кухне как танцор по родной сцене. Просто порхает.
Все поверхности заставлены и завалены продуктами, которые он притащил. Можно подумать, у меня тут еще проживает весь состав Челси.
За те полчаса, что Джозеф уже провел у меня, он ни разу не посмотрел на меня и не заткнулся. Я уже полностью в курсе, кто такой Бэнкси, черт бы его побрал вместе с остальными продвинутыми придурками.
Механически поддакиваю. В нужных местах говорю «О?» и «Неужели?»
Поскольку Джо изображает бурную кулинарную деятельность и никак не хочет повернуться ко мне лицом, пользуюсь положением и разглядываю его.
Блядь! Это невозможно просто! Что там он говорил про фиксации? Нет у меня никаких фиксаций! Он мне тупо нужен весь.
Вот эти длинные ноги. И спина. Тоже длинная, с узкой талией. И затылок, этот охренительный затылок! И плечи. Представляю, как прикасаюсь руками к этим острым лопаткам под тонкой майкой, как провожу ладонями вниз…

- Том! То-ом!

Понимаю, что замечтался и что-то пропустил. С трудом отрываю взгляд от его спины и вижу, что он косится на меня через плечо.

- Что?
- Хватит таскать клубнику из миски! Ты слопал уже половину! Зачем я тогда готовлю?
- Слушай, Джо, - говорю я и поднимаюсь со стула. Подхожу ближе. Джозеф сначала замирает, потом с удвоенной скоростью продолжает кромсать какие-то овощи. – Я вот думаю, может, мне на тебе жениться, а? Будешь мне обед готовить, от синяков лечить, ворчать, следить за моей фигурой, мол, хватит жрать перед обедом, м? А я пообещаю, что тебе не придется скучать по ночам. А может, и днем. Ну что? Соглашайся, сладкий мой.

Джозеф ничего не отвечает. И уже ничего не кромсает. Еще шаг, и я уже у него за спиной. Миллиметры пространства между нами, я чувствую тепло его кожи. Все. Больше не могу!
Кладу руки на столешницу, Джо зажат между мной и столом. Я уже ничего не слышу, только запах его одеколона, ноту сигаретного дыма в волосах. И запах его кожи. Я чувствую, как он вздрагивает. Откладывает в сторону нож, упирается руками в стол.

Памм. Памм. В наступившей тишине капли воды из крана как метроном.

Джозеф вздыхает и подается мне навстречу, выгибает шею, просто подставляет ее для поцелуя. Никаких сомнений, это очевидное «да».

Ну уж нет! Блядь, думаешь, со мной можно вот так?! Тебе что-то стукнуло в голову, ты, блядь, решил, что тебе непременно нужно потрахаться с Харди, примчался, повертел тут передо мной задницей, похлопал глазами, получил свое и свалил обратно в свою Калифорнию?

На хуй! Нет!
Мне очень хочется, просто невыносимо хочется, и я бы сделал все, чтобы ты сейчас оказался у меня в руках, все бы отдал, только узнать, какое у тебя лицо в страсти, и голос, и как, может быть, ты будешь выгибаться подо мной и орать, когда я буду тебя трахать, но нет.
Не так.
Не сейчас.
Я слишком влюблен для этого.
Я не хочу, чтобы ты просто получил свое и свалил к себе.
Я не хочу быть просто эпизодом в твоей жизни, мать твою, неужели ты не понимаешь?!

Не знаю, сколько проходит тысячелетий. Минут, мгновений.

Просто - нет.

И у меня хватает сил фыркнуть в эту изумительную ключицу, рассмеяться прямо в эту блядски подставленную шею, возьми, только возьми.

Протягиваю руку и вытаскиваю что-то с доски. Вроде кусок сельдерея, да мне по хую сейчас на самом деле, что это такое! Я бы и кусок дерева сейчас проглотил бы не задумываясь!

- Шутка! Расслабься, Джо, думаю, фата тебе не к лицу!

Небрежно, медленно огибаю стол, наконец-то вижу сигареты, теперь можно занять руки, пока не перестанут дрожать, укрыться за дымом, чтобы не выдали глаза.

Слышу, что Джо снова начинает резать овощи. Звук, правда, выходит такой, будто он вместе с овощами хочет заодно растерзать и доску.

Ничего, пупсик, потерпи. Обещаю, все будет охуенно.
Но только тогда, когда ты сам скажешь, зачем тебе это надо.
Когда ты сам поймешь, зачем.

- Том, ты не хочешь пойти одеться?

Вот тебе раз! Тааак! Это даже забавно!

- А что, я тебя смущаю своим видом? – улыбаюсь я. Да, я хочу, чтобы Джозеф дошел до нужного состояния сам, но ведь никто не запрещает слегка подтолкнуть? В нужном направлении? Ну совсем чуточку! Откидываюсь на стуле и закладываю руки за голову.

И мне очень, ну просто очень, очень сильно нравится выражение его лица, когда он наконец поворачивается ко мне и смотрит мне в глаза. Бешенство.
Просто чума!
Этот раунд тоже за мной.
Мне почти офигительно хорошо.

[vin_mar]

ДЖО

На этот раз Джо не был чертовски зол. Его обуревали чувства, которым он даже не знал названия. Да похрен на термины. У него дрожали руки и ноги, его всего мелко колотило, и он боялся вымолвить слово — потому что голос тоже унизительно дрожал. Ему не хотелось заикаться сейчас, он и так думал, что Том заметил его состояние. И это его злило еще больше. Он не помнил, что приготовил — очевидно, что-то из своей семейной кухни, на полном автопилоте.
Ему так хотелось выплюнуть в лицо Харди что-то гневное, злое, унизительное, но тут же пригвождала к полу собственная беспомощность.
Разве он имел право предъявлять претензии? Как он мог это сказать? Да что он вообще мог сказать?
"Какого черта ты не сделал то, что собирался?"— "А что я собирался?"
Харди собирался играть в невинность теперь, Джозеф это отлично видел. О, Джозеф вовсе не был маленьким глупым мальчиком. Еврейские мальчики вообще не бывают глупыми, это нонсенс.
Том Харди вплотную прижимался к спине Джо совсем недолго, но этого было вполне, о да, вполне достаточно, чтобы ощутить, как его самого потряхивает, какой жар от него исходит, какая волна желания. Джозеф слишком хорошо знал эту волну, чтобы спутать ее с чем-либо — при сильном вожделении ее можно ощутить физически, даже не прикасаясь, — это как струящийся теплый воздух над костром. Да и потом, какие, на хрен, лирические метафоры про волны — Джо вполне ощутимо почувствовал его эрекцию. У Тома стояло колом, должно быть, до темноты в глазах. И какой же выдержанной сукой надо быть, чтобы не сорваться и даже разыграть при этом спектакль.
Джо так не смог бы, наверное. И Джо не подозревал, что Харди способен на такое. Что Харди вообще может сдержаться, если ему чего-то хочется. И что он будет не просто подыгрывать, а вести собственную игру. Это был даже не ход. Это было действие из разряда поступков.
Бедный наивный Джозеф. Гребаная Белоснежка. Нет, блядь, все хуже — Красная шапочка, которая нарочно выставляла напоказ свои кружевные чулки, но Серый волк предпочел ей пирожки из корзинки.

— Джозеф! Что же ты ничего не ешь?
— Что?
Сучка Харди. О чем вообще можно сейчас говорить?
Блядь. Он так и не надел футболку.
— Знаешь, я, пожалуй, лучше выпью.
— Прекрасно, Джо. Хочешь накидаться в два часа дня?
— А ты против?
— О нет, малыш. Я всегда за. Наливаю, видишь?
Джозефу действительно хочется накидаться. Сельдерей и тунец в тарелке исполняют замысловатый танец. Какого хера его вообще понесло к Харди домой? Что за обеды? Чушь какая.
— Ты даже не разбавляешь водой? Я был другого мнения о твоем утонченном воспитании, Джо.
— Вот мое воспитание оставь в покое. Чья бы корова мычала. Хоть бы майку надел.
— Да что ты прицепился к моей майке? Тебе неприятно?
— Да! — орет Джозеф и с облегчением чувствует, что ему становится безразлично, как прореагирует Харди. Третий бокал вина, и довольно крепкого — Джо уже может выражать свои эмоции. Хотя бы на треть. На четверть, мать вашу. На одну шестнадцатую.
— Что же ты тогда все смотришь на меня, Джози?
— А куда мне смотре... Что?!!! Джози???

На секунду Джозеф застывает, глядя на Тома распахнутыми глазами, а потом вскакивает, как ошпаренный.
— Джози??? Так, значит, вот как ты меня воспринимаешь?
Том тоже вскакивает, и вид у него уже не такой сытый и надменный, как только что, и усмешку с лица словно стерло.
— Джо, да что с тобой?
— Это тебя надо спросить! Я тебе кто, девочка на побегушках? Горничная в белом передничке? Юная безмозглая поклонница? И чего я тут выламываюсь перед тобой два дня — ужин, обед... Сначала Том Харди в синяках, и у него все болит, потом Том Харди просто не в настроении и неудачно шутит, потом Том Харди не стесняясь называет тебя блядью и даже не считает нужным одеться в твоем присутствии... Господи, это вообще что? Я чем это заслужил?
— Джозеф!
Том, кажется, действительно взволнован, но Джо уже все равно. Он выпускает пар.
— Я тебе что сделал? Я просто приехал в Лондон и хотел увидеть тебя! Всего лишь хотел увидеть тебя! Зачем тебе вот это все?
— А тебе — зачем? Зачем тебе? Скажи, Джо!
— Что? — Гордон-Левитт даже не сразу понимает, о чем Том говорит. — Что — мне зачем?
— Зачем тебе я?
Том стоит, скрестив руки на груди, словно боится дать себе волю в чем-то, и он совершенно серьезен. Даже глаза потемнели. Никакой улыбки.
Джозеф растерян, он не знает, что ответить, и ведет плечом.
— Я просто хотел увидеть тебя. Это преступление?
— Что тебе в голову ударило? Мы год не виделись, даже не созванивались! С чего ты вдруг меня вспомнил? Решил проверить, "а правду ли пишут в газетах про Тома Харди? И поведется ли он на меня?"
— Что ты несешь?! — Джозеф смотрит на него с изумлением, близким к ужасу.
— Ну и как ты считаешь, я повелся? М, Джозеф?
И Джо, как внезапно парализованный, отмечает, что с каждым произнесенным словом Том приближается. Джо не может двинуться с места, хотя сейчас ему очень хочется убежать. Внизу живота растекается жар, а желудок падает куда-то в пятки, тело покалывает мелкими иголками. Джозеф испытывает совершенно иррациональный страх и чувствует, как начинают пылать щеки. Он не понимает Тома, не понимает. Но он чувствует, как тяжелеет, густеет воздух, и вот уже Харди совсем рядом, еще ближе, чем тогда, за спиной, и смотрит прямо в глаза, разве что не касается лицом. Он берет Джо за запястья обеих рук, и сжимает их, и держит.
— Так ты считаешь, что я повелся, Джо? Как это выглядит со стороны?
Джозеф облизывает губы и дергает руками, пытаясь вырваться. А потом вдруг решается и перестает отводить взгляд. Глаза у Тома точно такие, как он помнил и представлял: серо-зеленые. Джо так близко видит радужки этих глаз, что различает их рисунок вокруг расширенных зрачков. И ресницы густые, как у девушки.
— Нет, — хрипло говорит Джо. — Это я — повелся...
И губы у Тома тоже точно такие, как он представлял в своих фантазиях, и Джозеф склоняется к ним, как будто делал это всегда, и целует влажно и жадно, пытаясь раскрыть, и когда Том поддается, после недолгой борьбы с собой, со стоном, Джо чувствует невыразимое торжество. Целоваться с Томом Харди — несравненное ощущение, но еще более несравненное ощущение — страстно целоваться с Томом Харди, который только что пытался тебя послать.
В первые минуты они оба напрочь забывают о своей игре, и только беспомощно стонут рот в рот, переплетаются пальцами, прижимаются к стене — они настолько близко, что стискивают друг друга телами, и им не хватает воздуха.
Но Джозеф помнит. Задыхаясь, он выдирается из объятий Тома, выдирается из собственного желания, как из второй кожи, и ему ужасно больно — ужасно больно оставлять не менее задыхающегося Харди. Он даже не думал, что бывает так больно. Но он хватает куртку с кресла и быстро выходит в коридор, а потом и из квартиры.
На звонки Тома вечером и завтра утром он не отвечает. А завтра вечером его уже нет в Лондоне.

[vin_mar]

ТОМ

Ненависть. Бешенство до кровавых пятен в глазах. Ярость. Невыносимое, изматывающее вожделение.
И если на прошлой неделе я думал, что хуже быть не может, сейчас кристально ясно – может. И, похоже, будет. Первые два дня меня просто колотит, как в лихорадке. Меня выводит из себя вид собственных трясущихся рук: я даже не могу прикурить с первого раза, зажигалка ходит ходуном в пальцах.
Мне пришлось купить новый телефон, потому что старый я разбил, уронив на тротуар – он зазвонил, и я с какого-то перепугу решил, что это Джозеф.
Меня корежит так, что люди отшатываются на улицах, я не могу справится даже с выражением своего лица.

И я, блядь, просто перестаю выходить на улицу.

Все в моей жизни теперь сводится к ожиданию звонка. Хоть какого-то ответа, которого нет.

Блядь, почему, ну почему я чувствую себя таким виноватым? Алкоголь не помогает, а ведь я знаю, что надо сделать, чтобы забыться. Улететь, раствориться, рассеяться туманом в полях другой стороны. Пару раз я почти на грани: первый раз я останавливаюсь в дверях, и далее в тот вечер наконец-то заканчивается вся выпивка у меня в доме, а второй раз – всего за квартал от того места, где, и я это очень хорошо знаю, я смогу купить себе несколько часов отдыха. От самого себя.
Потому что я ненавижу – себя.

И меня бесят, бесят, бесят зеркала в моем доме, потому что я вижу там человека, который виноват во всем.

Тоска. Как же херово, кто бы знал! Вторую неделю я провожу в спальне, с задернутыми шторами, из кровати вылезаю только в туалет. Телефон я уже с собой не беру – что толку? Понятно, что теперь я точно не дождусь никакого смс или звонка.

Дым. Заполненные окурками пепельницы. Несвежие простыни и запах пота. Многодневная щетина на лице.

Телефон разрядился на хуй, и я его даже не пытаюсь поставить на зарядку. На звонки по домашнему просто не отвечаю, лень вставать с кровати.

К концу недели меня шатает, когда я пытаюсь добраться до кухни. Холодильник девственно пуст, как будто его только что доставили из магазина. Да пофигу, главное, сигареты еще есть.

В перерывах между приступами сна я думаю о его лице. О его глазах с чумовым разрезом, которого больше нет ни у одного человека в мире. О скулах, высоких, уходящих куда-то к вискам.

О его запахе и вкусе.

О том, как он звучит, когда целуется. О том, как вздрагивают его губы, и какие они невозможно нежные, и что они делают со мной.

Хочется сдохнуть при мысли, что, очень вероятно, это никогда больше не повторится.

Том Харди, ты редкостный мудак. Просто уебище. Инфернальный тупица.

Хочется просто сдохнуть.
Ну, туда мне и дорога.

Еще через день я даже не могу встать с кровати – сигареты кончились, но мне уже насрать.

Странно – откуда здесь Бенни?
О, у меня уже глюки – чудно! Ну, хоть какое-то разнообразие!
Проваливаюсь в сон.

Мне кажется, что я в в море, и волны плещут мне в рожу.

Оказывается, это все-таки Камбербэтч выливает мне на лицо воду.
Мне кажется, что я громко и внятно ору матом, но потом выясняется, что я шептал что-то неразборчивое.

Бен сидит на кровати сбоку от меня и пытается всунуть мне между зубов ложку с какой-то дрянью.

Блядь, ненавижу яблочное пюре!

Видимо, я все-таки в состоянии как-то объясниться, потому что Бен бросает затею с пюре и начинает орать.

Хуево и утомительно – ругаться как следует он не умеет, гребаный интеллигент… Еще один… Господи, ну за что?! Почему я не могу найти себе простую бабу – чтобы кормила, поила и безыдейно раздвигала ноги? Ну ПОЧЕМУ НЕТ?

Бен ругается и ругается и вынуждает меня жрать это гребаное пюре. Гадость!

- Принеси хоть кофе! – говорю я ему, хочется убрать мерзкий вкус с языка.

Вместо этого он притаскивает мне кусок мяса. Неохота жевать, но Бен ноет и зудит, и проще сожрать, чем выяснять отношения.

Вечером он тащит меня на себе в ванную комнату. Блядь, ну что за пиздец! Я с трудом стою, приходится держаться за стенки душевой кабинки, Бенедикт мокрый насквозь и продолжает неумело материться.

- О, ты похож на эротическую мечту, - сообщаю я ему.
- Заткнись, мудила! – орет он в ответ.

Дальше я не помню – просто отключаюсь прямо в душе.

Просыпаюсь, потому что из окна сильно тянет апрельским сквозняком. Сквозняк пахнет бензином, какими-то цветами и кофе из соседской квартиры.
Рядом обнаруживается Бенни, помятый, одетый, сопит мне в плечо, спит.

Чур, я тут ни при чем! Точно-точно!

Как-то внезапно очень хочется кофе. Огромную, гигантскую кружку!

Сажусь на кровати: голова кружится, но, в целом, получается неплохо. Пихаю Камбербэтча, хрен ли валяться!

Еще толком не проснувшись, он начинает что-то зудеть. Открывает мутные со сна глаза, таращится, трет их своими длинными пальцами.

- Ну что, пришел в сознание? – спрашивает он, не переставая тереть лицо.
- Я и был в сознании, - сообщаю я ему. – Просто в другом.
- Заткнись, мудила, - неоригинально отвечает Бен.

Надо все же его когда-нибудь научить нормально ругаться.

[vin_mar]

Спустя полчаса мы сидим на моей кухне, отгороженные от мира и солнца задернутыми занавесочками, жрем омлет. Оказывается, Бен умеет готовить омлет! Охуеть, какие все вокруг кулинарные гении!

Горжусь собой – мне то заказывают изысканный ужин в ресторане, то готовят домашний обед, вот и до завтрака дожил!
Чудно!

Как я себя чувствую? Ну почти. Почти.

Кофе. Блядь, ну просто все чувствуют себя на моей кухне как дома! Охуеть!

Бен даже принес сигареты и выдает мне одну. Голова немедленно начинает кружиться. Хочется в постель.

- Ничего не хочешь мне рассказать? – спрашивает Бен.
- Не-а, - говорю я и наливаю себе еще кофе. О чем рассказывать? О том, как чей-то поцелуй свел меня с ума? Просто поцелуй! О том, что всего лишь потому, что кто-то своим влажным, умопомрачительным языком трогает мои губы, я готов немедленно кончить, а ведь это даже не тянет на поцелуй периода старшей школы! О том, как кто-то стонет мне в рот, и сжимает меня, втискиваясь, будто желая оказаться со мной единым целым, и тут же исчезает? И потом не отвечает на звонки? И просто пропадает, будто не было этих сумасшедших, охуительных, одуряющих суток? Будто не было этой смуглой шеи, подставленной для поцелуя? Этих острых лопаток и замершей спины вот прямо тут, на моей кухне, у моего стола? Этого тонкого, длинного, выносящего мозг тела под моими руками?

Да как об этом скажешь! Господи, как же мне быть?!!

- Слушай, Бен, - говорю я. – Можешь позвонить в Хитроу, забронировать мне билет на ближайший рейс до ЛА? А то, боюсь, у меня телефон не заряжен.


Восход и закат. Ветер. Запах цветов, морской соли и дорогого парфюма. Все, даже старухи, тут невъебенно прекрасны. Только машины и никаких прохожих на улицах. Созвездия магазинов и закрытые ворота киностудий, как тайный проход в другие миры. Поразительной красоты люди, все одинаковые.
Здесь – край мира, конец всей цивилизации, выход в открытый космос. Голливуд.
Тут всем насрать, что солнце встает на востоке, главное, чтобы оно садилось в нужном месте.

Здесь продают грезу. Здесь продают Калифорнию.

Ненастоящая мечта, зыбкая дверь между мирами, я на пороге и не знаю, куда мне надо.
Твой мир.
Я всего лишь на пороге тут.

Моя гостиница в Санта-Моника очень респектабельная. Важные семейные пары, в бассейне плещутся дети. Курить можно только на балконе, и все равно я не уверен, что мне стоит так уж привлекать к себе внимание – тут все помешаны на здоровом образе жизни. А у меня все еще не до конца сошли синяки с лица.
Зато у меня вид на море и исторический пирс.
И вот уже пять дней я сижу и таращусь на этот пирс и на толпы заполняющих его с утра туристов. Еще мне видно парковку, бетонную дорожку, извивающуюся прямо вдоль пляжа, и волейбольную площадку.

Тут, вроде, никто не работает.
Тут по ночам можно утонуть в небе.
Тут где-то ты.

Я валяю дурака. Я взял машину напрокат и катаюсь туда и сюда. Я съездил на студию и предъявил себя помощнику Криса Нолана. Тот явно не ожидал такой ответственности – я явился на три недели раньше, чем должен был.

Два дня я изучаю ассортимент местных магазинов. Я прилетел с одним рюкзаком, а в рюкзаке – только паспорт и два блока сигарет. Я потерял около семи килограмм, пока валялся у себя в спальне, и пока не явился Бенни в роли ангела-спасителя.

Я развлекаюсь. Покупаю шмотки, ботинки, и даже отважился посетить какого-то охуенно дорогого имидж-мейкера. Он состриг мне волосы ничуть не лучше обычного парикмахера на окраине Лондона. Велел зачесывать их на пробор. Да пошел на хуй! А то мне своего ума не хватает!

Предполагается, что таким образом я готовлюсь к съемкам. О да! Скорее, к съему.

Я дурею от страха. Все это только для того, чтобы хоть как-то заставить себя вставать с кровати, выходить на улицу, что-то есть. Я схожу с ума, потому что мне хочется тебе позвонить, и я схожу с ума, потому что ты ведь не ответишь, а мне очень не хочется, чтобы было еще больнее.

Я охуеваю от желания, потому что ты где-то рядом. Просыпаешься, ешь, одеваешься и раздеваешься, ложишься спать. Опять.
Я изнываю от страсти и невозможности. Утром я представляю тебя с каплями воды на плечах после душа, днем – в драных джинсах и майке, вечером – в этих одуряющих узких костюмах.
И – обнаженного.
И – рядом со мной.
И – как ты стонешь.
И – как ты меня целуешь.
А дальше - я не могу. В этом месте я обычно уже кончаю. Так что я не знаю, как там дальше.

В этой стране сногсшибательно красивых лиц, охуенно изумительных смешений всех возможных кровей – я ищу только одно лицо. Самое прекрасное. Самое желанное. Самое недостижимое.

Зачем я приехал? Мне ничего не хочется, кроме как подохнуть, и чтобы больше ничего не было.
И вот на шестой день я решаюсь. Бог, говорят, сотворил мир за семь дней, у меня остался один день на одну попытку. Все равно на большее у меня нет сил. Потом оказывается, что сил у меня нет даже не звонок. Я сижу полдня с телефоном в руках, и он уже, кажется, перегрелся.

Блядь. Да, я трус! Да, мне так хуево, что я даже не могу себя заставить сказать несколько слов.
Но, по крайней мере, я еще в состоянии тыкать пальцами в клавиши.
Так что это будет смс.

Думаю над текстом.

[vin_mar]

Еще два часа.

«Поужинаем? Сегодня? В девять в ресторане у пирса Санта-Моники?»

Нажимаю на кнопку и откидываюсь ничком на кровать.
В окно слышен шум проезжающих машин, крики чаек, немного, на пороге восприятия – вздохи Тихого океана.

Время ланча. Жара. Молчание.

В потолке трещины. Блядь, а ведь пятизвездочная гостиница.

Шестой час. Я задремал и проснулся. Трещины никуда не делись.

Телефон лежит в метре от меня и представляется мне ядовитым пауком. Выглядит угрожающе, и я никак не могу заставить себя протянуть к нему руку и взять его.

Да и на хуя? Я не бог, у меня не получится создать мир. У меня не получится изменить даже кусок своего мира – я бессилен. Все напрасно. И усилия имидж-мейкера - тоже.

Встаю. Достаю сигареты. Выхожу на балкон и смотрю, как ресторан у пирса потихоньку начинает блестеть огоньками, пока еще бледными, пока еще несмелыми на пересечении дня и вечера.

Телефон блямкает.
Все повторяется.
Мне охуенно страшно.

Смс. «Ок»

И я, оскальзываясь, кидаюсь в душ, и нетерпеливо вытираюсь махровым полотенцем, и сдергиваю с вешалки белую рубашку, и натягиваю новый костюм цвета антрацит, и останавливаюсь только тогда, когда обнаруживаю себя перед зеркалом с бешеными глазами и галстуком в руках.

Ну нет. Я, конечно, готов сдохнуть, но все-таки не в галстуке.

И оставшиеся сорок минут я болтаюсь на пирсе, как мальчишка в пубертате. Хорошо хоть, без букета. Это просто какая-то вселенская херня!

Наконец мне удается заставить себя перестать носится туда и сюда, я достаю сигарету, прикуриваю, опираюсь на перила. Позади меня курсируют люди.

Сейчас я выкурю сигарету, и пойду к ресторану, вход в каких-то тридцати метрах от меня. У меня есть пара минут до конца света.

Шорох. Я втягиваю носом запах. Я узнаю его даже среди океана ароматов.

Похоже, у меня нет этой пары минут.

Все, пиздец, пора обернуться.

ДЖО

За последние полмесяца Джозеф только и делает, что ведет анализ новых чувств, эмоций и просто ощущений, которые до близкого знакомства с Томом Харди считал чем-то из разряда сказок о Вилли Вонке. Сегодня днем в этой драгоценной коллекции появляется еще кое-что. Чувство, что мертвые фарфоровые осколки, которыми ты рассыпался на кухне одного брутального идиота несколько недель назад, вдруг волшебным образом поднимаются в воздух и быстрым вихрем собираются обратно в нечто цельное и живое. Именно так себя чувствует себя Джозеф, когда на телефон приходит смс: «Поужинаем? Сегодня? В девять в ресторане у пирса Санта-Моники?»
Джо долго сидит на черном глянцевом диване в своем психоделическом интерьере и чувствует себя... вот сейчас уж точно чувствует... распаленной до неприличия стыдливой тургеневской барышней. Старшеклассницей, которая уже и понимает, что койки не избежать, и все же норовит сбежать в решающий момент. Дойдя до этой мысли, Джозеф даже истерически посмеялся над собой. Где твоя развратная сущность, которую так многие вокруг видят, Джози?
Джози, блядь!!!
Даже о виде Тома Харди без майки вспоминать невыносимо, так сладко и горячо закручивается что-то в паху. Даже о том, как выглядят эти татуировки, эти руки, шея, грудь, пресс... Но это еще можно бы было пережить, если бы Джозеф не успел узнать, каково это тело на ощупь, совсем рядом, если бы не чувствовал его жар, не терся об него, как кошка, за что сейчас было так мучительно стыдно — и в то же время не стыдно совершенно.
Он сам себя не понимает. Он и горит от стеснения и неловкости рядом с Томом, и одновременно ощущает, как его отпускают абсолютно все тормоза. Самые бесстыдные, дикие действия кажутся совершенно естественными. Его мучит эта двойственность, заставляя дрожать почти без перерыва в присутствии Харди. Джози, снова усмехаетсяГордон-Левитт, думая об этом. Что за истерики, что за дрожь, что за лихорадочный румянец, тебе недавно стукнуло 30 лет, парень. И это далеко твоя не первая влюбленность.
Не первая?
Ты в этом уверен вообще?
Он так задумывается, что едва не забывает ответить на смс и спохватывается часа через два после вопроса.
Ему кажется, что он находится где-то в нереальной стране. Что сюжет фильма "Начало" странным образом перешел в его жизнь, и в Лондоне он спустился на первый уровень сна, а теперь начинался второй. А на третьем, видимо, будут открыты и реализованы самые сокровенные его фантазии по отношению к Тому Харди. Ха-ха, мечтать не вредно, но черт побери — Том в Лос-Анджелесе! Вряд ли, конечно, он прилетел ради Джо, не надо приписывать себе несуществующих чар, но он не забыл. Не забыл.

[vin_mar]

В том самолете, из Лондона на ЛА, Джозеф плакал. К тому медленно шло — грудь сдавливало все больше и больше с той самой секунды, когда он оторвался от обнимающего и целующего его Тома, по мере того, как он бесцельно, совершенно бесцельно прожил в британской столице еще целый день, прежде чем поехать в аэропорт. Он начал собираться с самого утра, почти с шести часов, хотя собирать ему было нечего. Он кружил и кружил по номеру, без толку перебирая вещи, триста раз перекладывая саквояж, вздрагивая от очередного звонка Тома и сжимая зубы от невозможности взять трубку. Он почувствовал, как засаднило в горле, когда спускался в такси, он едва сдерживался, когда, ничего не видя, преодолел регистрацию и контроль, но когда самолет поднялся в воздух и через несколько минут оставил Лондон позади, Джозеф не мог больше вынести. Он плакал так горько, как, наверное, плакал только в детстве. Так глухо, и некрасиво, и жалко, что сидящая рядом пожилая англичанка почти обняла его за вздрагивающие плечи. Она говорила ему, что все наладится, и что у него еще все впереди, просто он этого не понимает, и что плакать надо только тогда, когда случилось уж очень большое горе — например, когда кто-то умер. И что если это из-за любви, то все прекрасно, потому что такие слезы — всегда сладкие. Но Джо ей не поверил.


Он не помнит, как собирался, не помнит, что надел, не помнит, как преодолел путь до пресловутого ресторана. Все смазалось, как на импрессионистском холсте, условно изображающем синий вечер в розовых и желтых огнях. Джо чувствует себя внутри двигающейся картины и думает, что — еще некоторое время общения с Томом Харди, и можно будет завязать с арт-хаусом — самое крышесносное кино будут показывать в голове Джозефа.
Харди стоит спиной, опершись на перила, и курит. В черном, обрисовывающем фигуру дорогущем костюме! Блядь. Блядь! Какая же блядь!!! Этого только не хватало, чтобы кино в голове приобрело оттенок совершенно определенных зарисовок. Джо кажется, что весь пирс глазеет, открыв рот, на небрежно покуривающего Томаса Харди. Да в гробу тот видал все эротические фантазии Джозефа, как же можно было быть таким идиотом! Гордон-Левитт уже порывается незаметно развернуться и сбежать, но словно прирос к месту. Если бы взглядом можно было прожечь ткань, на антрацитовой спине Тома уже зияла бы большая дыра.
Когда Харди оборачивается, Джо понимает, что хватает ртом воздух. Он не ожидал быть замеченным.

— Ну здравствуй, Джозеф.
Джозеф кивает, на слова пока не хватает сил. Он удивился бы, если бы ему сказали, что он стоит сейчас абсолютно прямо и что лицо его очень спокойно — ему кажется, он весь клонится в разные стороны, качается, как от ветра, что руки и ноги у него трясутся, что на лице мелькают самые странные выражения.
Том внимательно всматривается в него, словно ищет что-то. Подтверждения чего-то. "Черт, Харди, ну что тебе еще может быть надо? Ну что еще надо, я и так вывернут, как перчатка, весь!!! Во мне больше ничего тайного от тебя не осталось!"
— Пойдем?
— Пойдем.
— Надеюсь, мой выбор не показался тебе отвратительным, Джо? Я не знаю, где и как ты ужинаешь...
Джо качает головой. Он не может ничего толком сказать и ждет насмешек от Харди, однако тот тоже молчит. Только губы иногда кривятся, саркастически, несомненно, но этот сарказм направлен не в сторону Джозефа. Вообще непонятно куда. Словно бы внутрь, но Джо боится ошибиться.
Никаких вопросов "как дела" и милых шуточек. Они заказывают ужин и даже съедают его наполовину, но обмениваются лишь невнятными междометиями.
Первым не выдерживает Том.
— Ну что, неужели так сердишься? Ну я не знаю, что мне сделать...
Джозеф вскидывает глаза.
— Сержусь?.. Я? На тебя?
Том на секунду замирает с вилкой и ножом в руках.
— Нет? Почему же ты тогда сбежал от меня?
— Том, давай спокойно поужинаем, без эксцессов. Потом поговорим.
Харди собирается было возразить, но потом вдруг кивает и продолжает орудовать над рыбой.
— Хорошо. Как скажешь.
Еще две минуты молчания. За спиной весело смеются, слышится звон бокалов.
— Вкусная рыба? — интересуется Джозеф.
— Еще раз таким тоном спросишь какую-нибудь ерунду, я тебя придушу прямо здесь, — ровно и тихо отвечает Том.
И тут же швыряет приборы и орет:
— Ты долго будешь издеваться, а? Ты хуже Лолиты, Джозеф! В тыщу раз хуже! Я с ума схожу, ты не видишь? Я себя чувствую попеременно идиотом, тупицей, чудовищем, извращенцем, просто дебилом! И еще — кривым, корявым и косоруко сделанным! Блядь, Джозеф! Ну что ты смотришь на меня глазами Бэмби? Сколько ты будешь меня мучить, а? Тебе нравится, да? Ну скажи, ты садист? Все евреи такие?
За спиной притихли. Джозефу кажется, на них уставился весь ресторан. Он чувствует, как лицо опять начинает гореть, и шея тоже, да и все тело следом. Господи, разве бывает так сладко? Просто от чьих-то слов?

— Ты хочешь, чтобы нас засняли сейчас на телефон, и через полчаса мы могли бы наслаждаться этими кадрами на ютьюбе?
— Да мне плевать, кто кого где заснимет, Джозеф. Я тебя хочу снять, понял? А ты как, блядь, в детской игре — "да" и "нет" не говорить"!!! Сколько, я тебя еще раз спрашиваю? Ты меня боишься, что ли? Ну скажи мне?
— Что именно?
— Блядский пиздец!
Том грохает кулаком по столу.
— Мы можем поехать ко мне и все обсудить там.
— Что?
Харди смотрит на него так, будто у Джозефа выросли крылья, по меньшей мере. Или появился третий глаз.
— Мы можем поехать ко мне и там поговорить, а не устраивать шоу на весь ресторан.
— Поговорить?! Я не хочу говорить, Джо! Я уже с тобой наговорился!
Джозеф ловит себя на том, что сдерживает улыбку. Вот оно. То, чего он так давно ждал.
— Хорошо. Мы сможем решить все волнующие тебя вопросы.
О, выражение лица Тома Харди в эту минуту! Джо мог бы им наслаждаться долгие годы. Он смотрит на Тома прямо и даже не думает отводить глаза. Вся его неловкость куда-то делась, и он чувствует, что — о да, вот он, тот самый третий уровень сна. Где можно абсолютно все. Этого стоило ждать 30 лет. Запоздалый подарок к дню рождения. Ко всем его дням рождения, и даже всем тем, что еще будут.
— Что тебе еще надо, Томми? Я тебя приглашаю домой. И ты знаешь, что я тебя хочу. Я вроде этого и не скрывал. Что тебе еще надо? В ногах у тебя валяться я не буду.

Том Харди некоторое время сидит без движения, словно бы застыв и уставившись на Джозефа во все глаза. Зато потом движется, как молния: выхватывает из бумажника наличные, сдирает с себя салфетку и буквально вылетает из-за стола. На пол падает нож, и, кажется, именно с этой секунды Джо чувствует себя Артуром, увидевшим новый сон — дивное произведение самого искусного, еще невиданного доселе архитектора.
"Парадоксы", — вертится у него в голове, когда Том тащит его за локоть к автомобилю, стискивая пальцы на его коже сквозь пиджак и рубашку до синяков. Он больше ни о чем не спрашивает и даже не прикасается к Джо в машине. Темные очки делают его совсем непроницаемым, и Джо думает, что со стороны они вообще выглядят случайными попутчиками — каждый погружен в свои мысли. Джозеф смотрит на руки Томаса на руле, на белоснежные манжеты, и готов кончить только от осознания, что эти руки, такие чертовские красивые, такие блядски уверенные во всем, скоро окажутся на его теле. Он только ужасно боится, что вдруг что-то им помешает в очередной раз. Если в этот момент случится авария, Джозеф пожалеет перед смертью только об одном.
Том не касается его и на лестнице, пока Джозеф ведет его в свою квартиру, и даже не отпускает шуточек типа "а я думал, в Калифорнии у всех подающих надежды звезд большие дома". Харди молчит, и это было бы пугающе, если бы Джозеф кожей не чувствовал причины этого молчания, и не изнывал от сладкой дрожи в животе.

[vin_mar]

В квартиру они буквально вваливаются, и Том с грохотом пушечного выстрела захлопывает дверь. Когда он поворачивается, стаскивая пиджак, и полные губы искривляеются в какой-то странной, почти неконтролируемой гримасе, Джозеф понимает, что не может, не может дальше терпеть.
Он знает, как это выглядит со стороны, но ему абсолютно плевать. Том пахнет сладким вечером, пахнет зноем, и морем, и далеким теперь Лондоном, и желанием, и собой, собооой, и это совсем уж сводит с ума. Джозеф обнаруживает себя с жадностью целующим его шею и нетерпеливо дергающим пуговицы. Он и не думал раньше, что может так извиваться под чьими-то руками, которые гладят и стискивают его под рубашкой, уже растерзанной в нетерпении — и, хоть убей, Джозеф не помнит, когда Харди успел. Он и не думает, что может издавать такие звуки, так пошло скулить, до того момента, как рука Харди не добирается до ширинки и не сжимает его, еще сквозь ткань. Он вообще не думал, что может так хотеть — до того, чтобы ничего не видеть и не сознавать, чтобы потолок вращался над головой, как после нескольких бутылок текилы.
— Том! Тооом! Тооом...
Харди, видимо, интуитивно вычислил, где спальня, и уже толкает его на кровать. Джо даже не в силах сообразить, что может помочь ему раздеться, и только яростно целует те участники тела, которые обнажаются, сильно затрудняя сам процесс раздевания. Однако Том быстро справляется с собственной одеждой и буквально выдирает Джо из его.

Джо никогда не думал, что чувство потери контроля может быть таким дьявольски прекрасным. Конечно, он читал и слышал об этом, но сам еще никогда не сталкивался. Джо всегда был убежден, что он поистине контрл-фрик, потому что до этой минуты, даже во время самых удачных моментов своей сексуальной жизни, он всегда видел себя со стороны и оценивал ситуацию извне. И его мозг всегда продолжал работать еще над чем-то, что-то анализировать, оценивать, даже высчитывать. Он вообще считал себя слишком одухотворенным для того, чтобы полностью поддаться желанию тела. Он никогда даже толком и не чувствовал своего тела. Ему было приятно, ему было сладко, но не более. Он считал себя слишком евреем, чтобы оценить секс. Слишком интеллектуалом. Слишком странным. Часто секс ему казался донельзя смешным занятием. И он уж точно не понимал людей, которые говорили, что их трясет от желания.

Но сейчас, когда руки Тома, кажется, одновременно везде, когда губы — везде, Джозеф кричит, не стесняясь, и ему кажется — он сейчас сгорит к чертовой матери, ему кажется, его жгут каленым железом в тех местах, где прикасается рот Харди. Он так часто представлял себе этот рот, по которому сходит с ума столько тысяч баб, да и парней тоже, что уж скрывать! И сейчас он пять лет жизни готов отдать, чтобы только Том ему отсосал. Но одновременно ему безумно хочется самому отсосать Тому, хотя он никогда этим не занимался с охотой, да и делал это нечасто, хотя делал, делал, он не будет сейчас никому лгать, себе в том числе.
— Том... дай... я... хочу очень...
Харди дуреет от этих слов, от того, что Джозеф опрокидывает его на спину, опередив, и спускается вниз.
О, блядь, это то, что надо! Как же ты стонешь, Томас Харди. Как раненый зверь, так и должно быть. Низко, хрипло, тягуче.
Джозеф впервые в жизни делает это с удовольствием. Он легко обхватывает губами член Тома и двигается до самого основания, пропуская глубоко, помогает себе рукой, потом облизывает головку, потом проходится языком вдоль, потом снова заглатывает и двигается в размеренном, плавном ритме. Но ему мало, ему хочется насилия со стороны Тома, он кладет его руку себе на затылок.
— Трахни меня... трахни меня в рот...
Том поворачивается на бок, и пристраивает Джо поудобнее, и запускает руку в его отросшие волосы, и начинает двигать бедрами, насаживать Джо на себя, вбиваться ему в глотку. Он стонет, и матерится четырехэтажно, толком не сознавая, что говорит, и Джо от этого просто трясет. Он держит Тома за задницу, сладострастно сжимает пальцы и все-таки немного контролирует его движения, но только уж в самом крайнем случае, а вообще позволяет погружаться так глубоко, как только Том хочет, расслабив горло и наслаждаясь. Член Тома весь в его слюне, все влажно, и хлюпает, и Джо мычит, когда уж слишком, и Том обзывает его самыми грязными словами, но Джозефу сейчас поебать на эстетику и приличия. Контролер в мозгу уволился, и, кажется, навсегда. И Джо никогда бы не подумал, что с жадностью будет глотать чью-то сперму — для него это всегда выглядело чересчур.
А когда Том, в свою очередь, берет у него в рот, Джо вытягивается на постели струной и впивается в его плечи так, что, кажется, способен содрать кожу, и Том шипит от боли на секунду, но сосет божественно, блядь, просто божественно, Джозефу никто еще так не отсасывал, да он и сомневается, что кто-то еще способен на такое! Джозеф мечется по постели и весь подается навстречу Тому, навстречу безумно горячему, влажному, шелковистому рту, сам старается потереться об эти сумасшедшие полные губы, и стонет так, как даже самые развращенные девки под Томом не стонали, и Том от этого звука, кажется, кончает повторно, а Джо вытягивается еще больше, хотя, кажется, больше некуда, мелко дрожит и выстанывает что-то в подушку.
Они все в поту, в сперме, в слюне, в запахе друг друга, и обоим кажется, что это самая сногсшибательная картина, какую только можно себе вообразить.
Джо не отпускает Тома в душ и притягивает к себе, кладя его руки себе на талию, и Том пристраивается рядом, за спиной, и целует его в шею и плечо.
— Том...
— Мм?
— А ты знаешь... мне на самом деле нравится... когда ты зовешь меня "Джози".
Джозеф смеется, когда Том его яростно стискивает.
— А может быть, сучкой Джози, а? Как ты думаешь?
— Ну... ну, даже, может быть, и так, да.
— Я не буду спрашивать, где ты научился некоторым вещам.
— Ты у меня будешь первым, не сомневайся.
— У тебя сейчас вид профессора на лекции. Хочу как-нибудь трахнуть тебя в твоих долбаных интеллигентных очках. Господи, как я тебя только ни хочу трахнуть! Готовься, малыш. Ты будешь явно уставать. Где ты хочешь в первый раз? Заказывай.
— Том!
— Давай, давай, не стесняйся...
— Ммм... а можно на диване?
— На том черном кожаном диване в гостиной? Да ты поклонник нуара, сладкий? Вот гребаные интеллектуалы — даже в трахе у них должна быть концепция! Хорошо, идем.
— Что, прямо сейчас? Том?..
Харди молчит некоторое время, наслаждаясь тем, как в его руках Джо начинает бить дрожь. И даже голос его дрожит, когда он снова спрашивает:
— Т-т-том? Ты хочешь прямо сейчас?
— Я буду ласковым, малыш, не бойся... Давай поднимай свою охрененную задницу и вали на диван. Иначе я сдохну, так и не попробовав самого главного. Сколько можно, мать твою! Ну ладно... Будет тебе нуар, Джози.

[vin_mar]

ТОМ

Когда я поворачиваюсь и вижу его у себя за спиной, я не думаю, зачем и почему, и что будет дальше. Джозеф такой же как всегда, как раньше – идеальная стрела, спокойная и равнодушная.
Мне не верится, что этот человек, похожий на кусок льда, орал на меня на моей кухне, а потом сам толкался языком мне в губы, пытаясь добиться ответа на поцелуй.

Когда мы сидим в ресторане, я не думаю, чем кончится вечер. Честно говоря, я вообще ни о чем не думаю. Мне кажется, что мы сидим каждый в своем аквариуме, как вон те рыбы у стенки, они украшение интерьера ресторана и жертвы, таращат глаза, ждут, когда их выберут и разделают.
Я чувствую себя одной из этих рыб – жду решения, подхожу или нет.

Ох блядь, как же это больно и тяжело!

Когда Джозеф задает какой-то светский вопрос, мне хочется плюнуть на все и просто уйти. Чего я ожидал? Что он бросится мне на шею? С радостными воплями? Он даже не удосужился ответить сразу на мою смс.

Да гори ты все синим пламенем, я заебался уже, на хуй мне сдались все эти переживания? И мое терпение лопается окончательно. И я что-то ору, и мне по хрену, что там скажут люди вокруг. И я ору так, что сначала даже не слышу, что мне отвечает Джозеф.

А потом все куда-то пропадает, я чувствую только ожог в пальцах, когда тащу его за локоть к машине, и всю дорогу – только пульсацию всего мира в унисон с моим сердцем.

Дверь захлопывается за нами.
И с этого момента мне охуенно хорошо.
Мне просто – охуенно.



- Ты у меня будешь первым, не сомневайся.
Господи, это же просто сдохнуть можно. Охрененное признание, и главное, очень вовремя.
Чувствую, как у меня все внутренности скручиваются в канат. Он это специально или нет? Блядь, еще и десяти минут не прошло, как я кончил, а у меня уже опять стоит. Джо дрожит у меня в руках, все сильнее и сильнее, и блядь, как же это здорово! Меня самого уже потряхивает, а особенно, когда выясняется, что дальше мы будем трахаться на здоровенном черном кожаном диване.

Охуеть, что же происходит у него в голове?! Какие же фантазии рождаются в головах таких правильных, интеллигентных, утонченных мальчиков? И почему, почему любое его слово, звук, движение действуют на меня так, будто я проглотил упаковку виагры? Сейчас мне снесет крышу окончательно.

Первый?!!!
О нет!
Нет, нет, нет, Харди! Нет, нет, нет, вот сейчас я об этом думать не буду!
Что же мне делать-то? Бляяяядь, блядь!!
Нет, нет, нет, я вполне уверен в себе, и я даже ни на секунду не задумываюсь, получится у меня или нет.
Тихо.
Спокойно.
Все будет хорошо.
Охуеть!

Мы переползаем на диван. Получается медленно, каждый метр как вехой отмечен стоном, поцелуем, судорогой.

Диван, зараза, холодный, чувствую, как у меня по коже расползаются мурашки. Стараюсь удержать Джо на себе, не хочу, чтобы ему было холодно. Вообще не хочу, чтобы хоть что-то было ему сегодня неприятно. Мы просто лежим, и я утыкаюсь лицом ему в шею, теперь можно, ох блядь, как же я мечтал об этом, сколько же раз мне довелось кончить, воображая твою шею!

Медленно провожу ладонями по спине. Просто не верится! Все совсем не такое, как я представлял. Все в сто, в тысячу, в миллиард раз лучше! Сдвигаю руки ниже, потихоньку начинаю сходить с ума, ощущая под ладонями его задницу, господи, да не бывает же так на самом деле! Он тут гладкий, и теплый, и, короче, именно такой, как надо. Как это единственно возможно. Джо дрожит крупной дрожью, да и меня трясет, малыш, меня колотит просто, так мне невыносимо сладко быть с тобой. Какое же невозможно охуенное ощущение – будто мои руки были созданы только с одной настоящей целью – гладить задницу Джозефа Гордона-Левитта.
А все остальное – так, до кучи.

Джозеф начинает возиться, упирается мне в плечи. Пытается встать. В чем дело?

- Что такое? Ты куда? – чувствую, как его язык облизывает мое ухо.
- Погоди минутку, сейчас, - шепчет он в ответ, и уху, кстати, мокро и холодно! Охуеть, и даже это заставляет мой член вздрогнуть, а в животе вызывает горячую волну.

Джозеф возится в прихожей, тут же возвращается, чем-то шуршит. Господи, ну что там еще у него? Просто какой-то вечер сюрпризов.

Он снова укладывается на меня, и я понимаю, что уже, за эту минуту, что он провел отдельно от меня, что за эти несчастные шестьдесят секунд я уже успел соскучиться.
Джозеф сует мне что-то в руку. В темноте толком не видно, но и так, по форме в руке, ясно, что это.

- Ох, сладкий мой, у тебя в запасе и смазка есть, как я погляжу, - говорю я, и похоже, что мне не удается скрыть, как меня это укололо.

Джо фыркает мне в ключицу, кончиком языка проводит по татуировке на плече.

- Я зашел в аптеку, перед тем, как ехать к тебе, - весело говорит он. – У нас нет круглосуточных аптек. Ну просто, на всякий случай.
- Ах ты, дальновидная еврейская блядь, - боже, неужели эта вспышка счастья только от того, что эта гребаная смазка не валяется у него давным-давно в спальне, а куплена за час до нашей встречи? Я сдурел, точно. Влюбленный идиот. Охуенно счастливый придурок. – Хитрая сволочь, значит, ты заранее все спланировал?
- Я не планировал, но предполагал, - ржет он, утыкаясь мне в подмышку, и извиваясь, и толкаясь своими бедрами в мои.
- Ну вот напрасно ты мне это сказал, Джози, - я выворачиваюсь из под него и прижимаю его собой, вжимаю в угол дивана. – Раз предполагал, значит, готов, и можно не сюсюкать, так, сладкий мой?

Я сползаю вниз, Джо полулежит-полусидит передо мной в пошлейшей, развратнейшей, сводящей с ума позе: раскинувшись, одна нога закинута за боковой валик дивана, вторая отведена как можно дальше в сторону, руки за головой, в глазах – приглашение. Его рот приоткрыт, он часто и резко дышит, и у меня застилает глаза от бешеного желания.

Я расковыриваю тюбик со смазкой, хочется убить урода, который придумал такую идиотскую гладкую крышку. Руками не получается, хорошо хоть, удается зацепиться зубами. Я просовываю левую руку Джо под поясницу, он послушно приподнимается, глубоко вздыхает. Правой рукой провожу по его члену, такому совершенному, я все не могу насмотреться, и тут же вспоминаю, какой он на вкус. Дотрагиваюсь пальцем до ануса, и тут Джо подается ко мне.
И эта невыносимая, невозможная покорность выносит мой мозг и самообладание окончательно.

Не знаю, сколько проходит времени. Я знаю, что буду продолжать, сколько нужно. Его мышцы так сжимают мой палец, потом два, потом три, что мне почти больно. Его горло издает такие звуки, что мне кажется, что ничего прекраснее я больше в жизни не услышу. Его лицо кривится в такой гримасе страсти, что уже можно сдохнуть, просто чума, как же мне это нравится-то!

Джо стонет все громче и громче. Похоже, он уже ничего не соображает, я ввожу пальцы на всю длину, и тут он орет, видимо, забывшись совершенно:

- Ну давай же, давай же, терпеливая ты дрянь, давай, отымей меня уже, я же не могу уже больше!

[vin_mar]

Меня тоже накрывает. Это я-то терпеливая дрянь? Боже, у меня еще хватает сил на удивление. Охуеть. Скрытые, блядь, резервы организма.

Я упираюсь коленом в диван, и тяну Джо на себя, ближе и ближе, он потный и прилип к дивану, и от этого раздаются какие-то кошмарные чавкающие звуки, и даже они возбуждают. Я переворачиваю его, придерживаю за бедра, потому что он вроде как уже совсем перестал соображать, и если его не держать, ему будет больно.

- Блядь, Джо, ну потерпи чуть-чуть, ну нельзя так сразу, ты еще слишком узкий, тише, я прошу тебя, ну потерпи, - совершенно неясно, как у меня самого хватает терпения его уговаривать, потому что он действительно – ужасно, невыносимо узкий, и охуенно горячий, и я уже сам почти плыву в безумие, держусь только лишь волевым усилием и одной мыслью – он тут сейчас самое главное, все, что угодно, только чтобы ему было хорошо.

Джозеф уже даже не стонет – почти воет, и я даже не подозревал, что он может ТАК ругаться. У меня сводит зубы от того, как выглядит его спина подо мной, как движутся его ягодицы, как он сжимает собой мой член.

- Тооом, Тооомм…. – скулит он, и это уже невозможно терпеть, меня хватает только на то, чтобы взять его член в руку, перед тем, как меня накрывает.

И накрывает, похоже, так сильно, что какое-то время я ничего не вижу и не слышу. Пиздец. Такого со мной еще никогда не бывало, на трезвую-то голову.

Прихожу постепенно в себя.

Мы лежим так, что мне самому не очень понятно, где чья рука и нога. Приглядываюсь. Определяюсь. Все-таки Джо гораздо тоньше, и кожа у него смуглее. Все вокруг серое. Мы оба будто слегка перламутровые, разного оттенка. Белые брызги спермы по черной спинке дивана. Эстетика ар-нуво, заебись. Совсем чудно было бы добавить спирали сигаретного дыма, но я не настолько утонченный, чтобы вылезти из рук и ног Джо, только чтобы улучшить картинку. Мне и так – охуенно.
Без всякого почти.

Поворачиваю голову и натыкаюсь на его расфокусированный взгляд. Он прижимается еще ближе, хотя кажется, что это уже невозможно, и стискивает меня еще сильнее, даже не подозревал, что он настолько сильный. Моим ребрам не очень уютно, но мне насрать на ребра.

- Больно? – спрашиваю я.
- Охуенно, - сипит он мне в ответ. Блядь! Ну я же старался!
- Очень? Сильно болит? – мне уже нехорошо, и что делать, я не знаю. Не лед же прикладывать?
- Охуенно хорошо, идиот, - говорит он мне в шею, и вздыхает.

До спальни я тащу его на руках.
Даже на это я способен.
Охуенные резервы организма, можно гордиться, точно.


ТОМ

Что-то такое разноцветное, мелькает и поблескивает. Что-то такое весеннее, и, кажется, с легким химическим привкусом. Или нет? Прислушиваюсь к себе. Нет. Точно не химия. Блядь, ну какая химия, я же давно уже не при делах!

Под веками все еще мельтешат психоделические кружочки приятных цветов, и постепенно до меня доходит, что это солнце светит мне прямо в лицо. Медленно выползаю из сна, но глаза открывать не хочется ни за что. Так чудно давно не было, и я просто лежу и наслаждаюсь. Мне интересно, как долго можно продлить это ощущение бессмысленного бестелесного существования, пока не вернутся все остальные чувства. Хрен его знает, не помню, чтоб мне удавалось такое когда-то без дополнительных стимулов.

В общем, получается недолго. Включается обоняние, в нос заползает аромат кофе. И тут же – осязание: чувствую, как кровать рядом со мной прогибается, и тут же, рывком, вспоминаю все.

Господи ты боже мой.

Ну и что теперь дальше?

Не знаешь, что делать – лучше всего подождать. Вот я и жду, и дожидаюсь нежного поцелуя в висок.
Охуенно прекрасного.
И в угол глаза, и около уха, и в шею, и в ключицу, и счастливого вздоха в шею. И уже не могу удержаться, притягиваю его к себе, все еще не открывая глаз.

Еще лучше, чем мне только что вспомнилось. Еще лучше, чем вообще могло бы быть.

Тупо счастливый, глупо влюбленный, уже невменяемый идиот Том Харди. Да и насрать, кого вообще это ебет? Главное, мне офигенно хорошо.

Открываю глаза, в нос лезут темно-каштановые кудри, запах кофе, лимона и чего-то свежего, может, геля для душа. И его запах. Некоторые люди, как ходячие фабрики по производству наркоты – один раз вдохнешь, и сразу же полный пиздец. Смертельная зависимость. Притягиваю его еще ближе, стараюсь протолкнуть свое колено между его колен, Джо тут же забрасывает ногу на мое бедро.

О блядь, да как же это здорово! Лежу и просто дурею. Точно, идиот. Нравится ужасно.

- Ты уже проснулся? Не хотел тебя будить, - невнятно сообщает мне Джозеф, говорить и пытаться кусать мою шею у него получается не очень хорошо.
- Ну конечно, малыш, ты и не думал меня будить, я так и понял, когда проснулся от твоих поцелуев, - хмыкаю я. Он потягивается и изгибается у меня в руках, как нежащаяся на солнце кошка.
- Том, я сварил кофе.
- Угу.
- Я не знаю, какой ты любишь, я сварил в турке, но у меня есть кофеварка и…
- Угу. Заткнись, а?
- Слушай, что ты любишь на завтрак? Том, я могу…
- На завтрак я люблю болтливых евреев. Или заткнись, или займи свой рот чем-то полезным!
- Том! Тооом…
- Блядь, ладно, не затыкайся, только уже не останавливайся.

Охуенно. Ох…уенно… Ох…

[vin_mar]

Опять возится у меня под боком. Да что ж за неугомонный человек?

- Ну в чем опять дело? Лежи тихо! – я начинаю задремывать, мне тепло и уютно, и Джозеф под боком, и больше мне сейчас ничего не надо. Мне вообще больше ничего не надо, мне офигенно, и пусть вот все так и будет.

Нет. Так не будет, теперь мне понятно, какого хрена Моисей шлялся по пустыне сорок лет, да еще с немаленькой компанией. Потому что лучшее – враг хорошего, а никто из благословенной нации в стремлении к идеалу угомониться, видимо, не в состоянии.

- Том.
- Ну.
- Я заметил, ты похудел.
- Да ну? И что?
- Сильно похудел.
- Теперь я еще красивее.
- Нет. То есть да. Что случилось?
- Джозеф, а будь любезен заткнуться опять, а? Ничего не случилось. Для роли похудел.
- А. Ладно. Я так и подумал. Конечно.
- Ты еще спроси, на какой я диете! Пиздец, вы тут все больные в Голливуде.

Я смотрю на него из-под ресниц, и я уже начинаю понимать, что означает то или иное выражение на его лице. Вот же, блядь, упертый! Ну ладно, хорошо, я тоже упрямый, разве еще не дошло?

- Том, перестань!
- Что перестать, сладкий мой?
- Вот это!
- Что «это», давай, скажи мне, - оказывается, мне нравится его дразнить. Джо заводится с пол-оборота, но пытается делать вид, что ничего не происходит. Так, еще чуть-чуть, вау! Круто! – Так что ты там хотел сказать?
- Хотел сказать, чтобы ты убрал руки от моих яиц! Нет! Верни на место! И, Том… пожалуйста… - глаза у Джо шальные, он кусает и облизывает губы, и уже не стесняясь толкает меня вниз.
- А, так вот что ты имел в виду, когда спрашивал, что я ем на завтрак?
- Это ты теперь заткнись, Харди, сволочь! Давай же, чего ты опять ждешь, ну…

Охуеть.
Чудно.
Все только для тебя.
Все, что захочешь.


Нет, все-таки это какой-то кошмар. Сколько ж надо ебаться, чтобы он угомонился? Такое впечатление, что Джозеф год маялся спермотоксикозом. Опять вертится, да что ж такое-то! А самое главное, что у меня опять, кажется, сейчас встанет. Где тут в этой эстетской квартире с черным диваном зеркало? А то, может, я уже превратился в кролика, и сам этого не заметил?

- Что, опять?
- Что «опять»? Нет!
- Ах нееет?!
- Блядь, Харди, не смей надувать губы!
- А что это ты отворачиваешься?
- Ну почему, почему тебе сразу надо все опошлить?
- Мне? Опошлить? Пупсик, что такого я опошлил вот сейчас? – я, право, в недоумении. Что еще за хуйня?
- Мне просто хотелось приготовить тебе завтрак! И что из этого вышло?
- И что? Плохо вышло? Ну давай, накажи меня, какой я плохой и ужасный!
- Ну вот опять! Что жы ты из меня все время девчонку-то делаешь? Не смей ржать!
- Ну, может, потому что ты такой гладкий везде? И такой тоненький? И… Джо, ты куда? Мне только черный кофе! Сахара и молока не надо!

Пора, пожалуй, поискать сигареты. Надеюсь, на них мы не успели поваляться.

Встаю, надо все-таки уже посмотреть, какая у Джо ванная. По дороге заглядываю в кухню – у него огромная кухня с выходом на балкон-веранду. Из динамиков несется «Bad Romance» Леди Гага, и Джо подпевает и дрыгает в такт ногами и плечами.

Ой нет, лучше не задерживаться, если я все-таки хочу вымыться. Думаю, мне удастся потом заставить его повторить этот номер на бис. Я даже куплю ему гитару, если он захочет.

Ванная комната у Джо тоже эстетская – серая с черным и серебром. И зеркало во всю стену. И еще одно напротив - старинное. Отлично. Зеркала, гитара, голый Джозеф.

Перестать бредить и начать уже мыться. Ловлю себя на мысли, что не хуя я не могу перестать бредить. И нет, я не стану смотреть, что там происходит с моим телом, по крайней мере, так я могу притвориться, что ничего такого.

Холодная вода помогает хреново, честно скажу. Ну хоть как-то. Я по самое-не-могу влюблен, у меня бесконтрольная эрекция как в семнадцать, я чувствую себя идиотом, и мне это охуенно нравится.

Вот такие дела.

Завтрак накрыт на балконе-террасе. Тент над головой, куча контейнеров с цветами, белый стол, белые салфетки, белая орхидея, громадные полупрозрачные белые чашки. Кофе черный. Сок оранжевый. Два апельсина.

- Том?
- Что?
- Хочешь, сделаю тебе омлет?
- Что?!
- Омлет – это такое блюдо…
- Я знаю, что это. Нет.
- Нет?
- Нет, пупсик, не надо омлета. Подай мне, пожалуйста, сигареты.


Заворачиваю манжеты, морщусь – не люблю одевать несвежие вещи. Джозеф все еще сидит на своей веранде с газетой в руках, поднимает на меня взгляд, лицо его какое-то чрезмерно спокойное, я вспоминаю, что вот с таким именно выражением он приходил ко мне в гости в Лондоне. Похоже, что-то не так.

- Ты куда?
- Ну, как куда. Поеду.
- Куда поедешь? – голос очень ровный, и мне это как-то совсем не нравится, но я не понимаю, что я такого снова сделал не так.
- В отель.
- А. Хорошо. Давай.

Молчание. Он утыкается носом в газету, и я опять, ну что за херь, опять чувствую себя мудаком. Ну, и как это понимать? Типа – все было охуенно, а теперь я рад, что ты сваливаешь? Блядь! На меня накатывает волна злости, хочется хлопнуть дверью, но я очень тихо, очень медленно закрываю ее за собой.

Ключи от машины лежат на непонятной стеклянной конструкции перед дверью. Вот сейчас я уйду, и все? Чудно.

[vin_mar]

- Ты вот так и уйдешь? – Джозеф появляется в прихожей, все с таким же равнодушно неподвижным лицом, и мне хочется врезать ему, двинуть так, чтобы смазать это бесстрастие с его рожи, ударить так сильно, чтобы он упал. Что я делаю ОПЯТЬ НЕ ТАК?!!!
- Как «вот так»? Джозеф, блядь, да что такое опять? Ты можешь нормально сказать?

Это невыносимо! Еще и получаса не прошло, как он улыбался мне, будто я подарок на Рождество, а сейчас смотрит куда-то выше моей макушки, вроде как меня здесь вообще нет.

- Не смею тебя задерживать, если тебе так срочно надо уйти, - говорит он мне и поднимает подбородок еще выше. Я смотрю, как раздуваются его ноздри.

Облегчение, вспышка радости и раздражения. Я подхожу к нему, просовываю руки между его руками, будто прилипшими внутри карманов и прохладными боками, на нем только джинсы и больше ничего, я притягиваю его к себе за талию. Ну ведь придурок, а?

- Джо! Джооо! Посмотри на меня! – он скашивает на меня глаза, ресницы темные и густые как мех на кистях для акварели. Точно придурок. – Джо, мне надо переодеться. Я не могу ходить в одной и той же одежде два дня. Ну что такое? Ну?

И тут же чувствую, как он перестает выдерживать эту свою гребаную балетную осанку и расслабляется у меня в руках. Выдыхает и теперь уж точно смотрит мне в глаза, и лицо опять нормальное. Мне хочется его поцеловать, и я целую. И офигенно счастлив, что ничто, ничто не может мне сейчас помешать. Кроме меня самого. А я, вообще-то, в одну и ту же лужу стараюсь не наступать.

- Ты даже ничего не сказал.
- Мне просто надо сменить одежду. И потом, разве тебе не хочется от меня избавиться? Хоть на чуть-чуть?
- Тупой мудак, - Джозеф не откликается на шутку. Он все еще обижен.

Как же с ним непросто, это пиздец! Как с ним охуенно прекрасно.

- Когда ты приедешь?
- Господи, малыш, да сразу, если хочешь.
- Хочу, - он отворачивается, не пытаясь все-таки высвободиться. – А вообще, знаешь что? Я поеду с тобой.

Детский сад. Особенно потому, что я стою и млею, как дебил.

И в следующие четыре дня это превращается в какой-то идиотский ритуал: совместная поездка до моего отеля, чтобы я мог сменить одежду. Заебись, представляю все то, что можно было бы сказать по этому поводу. Но, вообще-то, мне насрать, кто что может сказать.
На пятый день Джозеф поднимается вместе со мной, и как торнадо проходит по номеру, заталкивая мою одежду в большую спортивную сумку, которую мы привезли с собой. Напоследок он одним движением руки смахивает туда все, что стоит в ванной и смотрит на меня с плохо скрытым триумфом.

Ну и что я должен сказать? Сказать мне нечего, потому что еще даже утром я не мог представить себе, что это произойдет. Я всегда считал Джозефа Гордона-Левитта одиночкой, ревниво оберегающим собственное пространство.

Я и сейчас так считаю. Но, похоже, меня взяли в плен. Охуеть. Даже не знаю, что думать. Да, в общем, и не думаю, я просто живу как есть.

Джо с самодовольным видом расхаживает по квартире. Я лежу на дурацком эстетском диване, полдень, жарко, голая спина прилипает к коже обивки и отлипает с чмокающим звуком при любом движении. Джозеф только что куда-то распихал мои вещи, и, похоже, охеренно доволен. Мне последовательно хочется немного развлечься, трахнуть Джо, и чтобы стало прохладно. Начинаю с последнего.

- Джозеф! Можно чуть прохладнее?

Джо возится с пультом от сплит-системы. Прекрасно. Поехали дальше.

- Так нормально? – спрашивает он.
- Ага, спасибо! Можешь еще кое-что сделать?
- Да, что ты хочешь?
- Разденься, ладно?

Мне офигительно нравится, как он краснеет – уши, щеки, потом пятна на шее.

- Ты хочешь…
- Я хочу, чтобы ты разделся, сладкий мой, - перебиваю я его и отлипаю от кожи дивана, чтобы сменить положение. – Ну пожалуйста! Сделай мне приятно.

Джо смотрит мне в глаза и поднимает одну бровь. Я улыбаюсь. Что бы он ни сделал дальше, все равно будет охуенно. Но выясняется, что Джо не прочь поиграть. Он невозмутимо снимает футболку, расстегивает ремень, одним движением выскальзывает из джинсов. Одежда цветными кучками валяется на полу. Блядь, какое же у него охуенное тело, с элегантно прорисованной мускулатурой, с поджарым животом, с кожей такого цвета, что хочется облизывать его как карамель. С неровными пятнами румянца на груди.

- Иди сюда, - я как-то внезапно слегка охрип.

Джо отрицательно качает головой.

- Том, я сделал, что ты просил. Но, вообще-то, я собирался почту почитать.

Я уверен, что ничего он читать не собирался, и придумывает прямо на ходу. Джо приносит свой лэптоп и как ни в чем не бывало усаживается в кресло, напротив меня.

А еще говорят, что я развратная блядь. Это просто никто не видел голого Гордона-Левитта с лэптопом. И при этом я отлично вижу, что ни хрена он не читает никакую почту! Ну и ладно.

Опять отлипаю от дивана, расстегиваю болты и немного стягиваю джинсы, чуть-чуть, чтобы было удобнее. Вижу, что, похоже, почта не так уж интересна. Ну-ну. Медленно облизываю ладонь, почта уже на хрен пропала, если вообще была. Очень, очень внимательный шоколадный взгляд поверх ноутбука. Я сползаю ниже и засовываю руку за расстегнутый пояс джинсов.

- Читай, читай, не обращай на меня внимания! – машу другой рукой. – Не буду тебя отвлекать.
- Харди, какая же ты блядь!

Ну вот, опять! За что?

Как же все-таки он пахнет! Точно, это что-то ненормальное, я просто зависаю. Джо усаживается на меня верхом, обхватывает ладонями лицо, подушечкой большого пальца проводит по губам. Я знаю, ему нравится мой рот, а мне нравится, как он жмурится, когда я трогаю его член. Пальцы Джо у меня во рту, а мои пальцы гладят головку, и Джо зажмуривается, и ерзает, пытаясь устроиться поудобнее. Я тяну джинсы вниз, но Джо тут же раскрывает глаза и возвращает мои руки обратно.

- Нет уж, оставайся в штанах.

[vin_mar]

Вот так вот, все время какие-нибудь новости. Джо не собирается долго ждать, и я лихорадочно шарю по дивану в поисках смазки. Джо все еще слишком тугой, и просто так у нас не получится.

Нащупываю тюбик у себя под задницей. Вся квартира Джо теперь завалена разнообразной смазкой и презервативами. Джо, понимаете ли, очень трепетный, он бесится, когда вдруг в середине процесса надо прерваться и бежать в спальню или ванну. А так как трахаемся мы по всей квартире, включая террасу, Джо решил проблему кардинально – теперь почти на каждой горизонтальной поверхности можно найти все необходимое. Предсказать, где приспичит, невозможно.

В аптеку Джозеф ходил один.

Пока я вожусь со смазкой, Джо прижимается членом к моему животу и трется об меня, сжимает губы, глаза его затуманиваются. От того, как выглядит его лицо, как он зажимает зубами нижнюю губу, я завожусь еще сильнее. Джо приподнимается, опирается о меня руками, я развожу ему ягодицы, при этом пытаюсь хотя бы немного его придержать: каждый раз мне кажется, что Джо не готов, что нужно медленнее, но он плевать хотел на то, что мне кажется. Пальцы слишком скользкие, у меня не получается, и Джо с размаху обрушивается на меня.

- Блядь! – вопль-дуэт.

Новый жанр.

Я замираю. Джо тоже не шевелится, и мне становится дурно. Джо смотрит на меня этим своим Бэмби-взглядом.

- Том? Тебе больно?
- Блядь! У меня сейчас инфаркт будет! Что ж ты делаешь, а?! – ору я. – ТЕБЕ больно!

Джо вздыхает и снова закрывает глаза.

- Давай, не тормози! – повелительно говорит он и снова начинает двигаться. Кончаем мы одновременно.

Оставшуюся часть дня и вечер маемся мы оба: Джозеф от боли в заднице, я – от чувства вины.

Да, весело тут у нас. Джозеф вызывает у меня стойкое чувство собственного идиотизма. Мне хочется его прибить, и обнять, и обцеловать с головы до ног. Причем одновременно.

Прибью как-нибудь потом, наверняка, случай мне представится. Сейчас я устраиваю в кровати гнездо из подушек и одеял, и Джо засыпает у меня на коленях, как маленький ребенок. Я перебираю его волосы, и понимаю, что я на самом деле охуенно счастлив. Джо спит, уткнув лицо мне в бок, и ничего лучше в моей жизни просто не может быть.
Я уже не влюблен. Я просто его люблю.

Что со всем этим делать – непонятно.

Мы ведем растительный образ жизни. Такое заявление делает Джо вечером следующего дня, который мы провели, почти не вылезая из постели. Лично мне не очень понятно, почему именно растительный, если мы безостановочно трахаемся, как два ебнутых кролика. Ну, меня-то устраивает, да и спорить с человеком с больной жопой мне кажется бестактным.

Поэтому я соглашаюсь на поход в клуб на блюзовый концерт. Джозеф выглядит очень довольным.

Господи, малыш, пусть все будет так, как ты хочешь. Все, что ты захочешь.

Джо подозрительно подвижен. До меня постепенно доходит, что я попался в ловушку. Он крутится на своей мега-кухне, скорее подходящей какому-нибудь ресторану. Я сижу на террасе, одним глазом поглядывая на Джо, другим – на закат над Тихим океаном.

Джозеф – прекраснее.

Если все пропадет, но Джо останется рядом, то пусть все пропадает на хуй.

Блядь, что ж мне делать с этой любовью? Непонятно.

ТОМ

Сегодня я сбежал завтракать в Старбакс на углу. Кто бы не сбежал, накнувшись поутру голым на пожилую усатую мексиканскую тетку? Пиздец, у меня чуть нервный срыв не случился!

Оказывается, это приходящая домработница Джо. Хорошо хоть не афроамериканский мажордом в белом фраке, с Гордона-Левитта бы сталось.

В Старбаксе неплохо, только очень суетливо. Развлекаюсь, рассматривая стаю грудастых блондинок за соседним столиком. Их всего три, но галдят они как десяток волнистых попугайчиков. И такие же разноцветные. Это сглаживает негативные утренние впечатления. Девицы стреляют в мою сторону глазами, я улыбаюсь. Утро становится определенно лучше.

Потом появляется Джозеф. В кедах на босу ногу, в майке с изображением Джокера на груди, с кругами под глазами от утомления. Оглядывает девиц, меня и с лицом предводителя команчей отправляется к прилавку.

Следующие полчаса проходят в молчании. Джо злится, это видно по тому, как он держится: чересчур спокойно и вежливо. Я бешусь, потому что меня заебала эта его манера изображать из себя хорошо воспитанный айсберг. Девицы по соседству при виде Джо оживляются еще больше. Еще минут через пять одна из них не выдерживает и подходит к нам. Оказывается, ей нужен авторграф. И мой тоже. Джо оттаивает, а я выхожу на улицу со своим кофе и сигаретами – в Старбаксе курить нельзя. Джо выходит минутой позже, и мы отправляемся домой. Я надеюсь, что усатая мексиканка уже ушла – она похожа на генерала Пиночета, я нервничаю.

В лифте зажимаю Джо в углу, сопротивляться он все равно не может, руки заняты стаканами с кофе. Вот и хорошо.

Это первый утренний поцелуй – кофейный и недовольный.

- Джо, девочки всего лишь хотели автограф, - говорю я, отстраняясь. – Я весь только твой, не стоит ревновать.

Двери лифта расходятся, Джо медлит. Смотрит на меня как-то неуверенно и выходит, не сказав ни слова в ответ. Я плетусь за ним.

Блядь, не надо было мне этого говорить! Или, по крайней мере, надо было сказать так, чтобы это без сомнений прозвучало как шутка. На хуй ему нужны мои признания, это отдает мелодрамой, и я не хочу навязываться. В который раз сообщаю себе, что я безмозглый мудак, которому давно пора научиться затыкаться вовремя.

Усатый Пиночет все еще в квартире. Джо, перекрывая вой пылесоса, кричит мне с кухни:

- Том! Твой телефон! На террасе!

Оказывается, я его там забыл. С тех пор, как я попал в плен к Джозефу, я перестал следить за телефоном – никаких особенных звонков я теперь не жду, а всем остальным можно перезвонить потом.

Зажимаю телефон плечом, прикуриваю, подхожу к перилам. Дом Джо на первой линии, и я смотрю на пеструю толпу на пляже. Опять суббота.

[vin_mar]

- Ну что, ты там живой? – голос Бена прямо в ухе, как будто он стоит за спиной.
- Да живой, живой! Что, будешь меня теперь контролировать? – я улыбаюсь. Блядь, ну приятно же, когда о тебе заботятся, и, кроме того, я на самом деле очень благодарен Бену.
- За идиотами вроде тебя нужен присмотр, - говорит Бен, и я прямо вижу, как он пожимает плечами и морщит нос.
- Найдется, кому приглядеть.
- Ах вот как! Смотрю, ты все же времени не терял! – Бен смеется, и я улыбаюсь в пространство. Ну ведь правда, есть же! Почему-то охуенно здорово, что можно сказать кому-то, как я счастлив. Бен понимает.
- Я, кстати, в Лос-Анджелесе сейчас. Мы… Ну, короче, у меня тут дела кое-какие. Когда вы начинаете с Бэтменом? – спрашивает Бен.
- На следующей неделе. Мы? Оу!
- Да пошел ты!
- Ладно, ладно, душа моя, не злись. Молчу.
- Зайду как-нибудь к вам в павильон, хочу тебя повидать.
- Ок, договорились.

Я нажимаю отбой и оборачиваюсь. На столе стоит пепельница, которой только что не было. Надеюсь, это все же Пиночет в юбке такой бесшумный. Не хотелось бы опять надутого Джозефа.

Хотя вранье. Надутого Джозефа хочется, пожалуй, еще сильнее.


Смотреть, как Джозеф собирается к вечернему выходу – отдельное удовольствие.
Я лежу на кровати. Джо расхаживает по гардеробной, то появляясь, то пропадая в проеме соединяющей комнаты двери. Сначала он мелькает там раздетый, потом постепенно на нем появляются разные предметы одежды. Офигительно, такой стриптиз задом наперед.

Наконец Джозеф выходит из гардеробной в спальню, и мне хочется присвистнуть. Я даже уже вытягиваю губы, но сдерживаюсь – не уверен, что мне стоит демонстрировать свое мнение. На Джо синий костюм, и выглядит он так, будто только что снимался для рекламы какого-нибудь французского дома моды. Блядь, я всегда был уверен, что все эти узенькие костюмчики – выдумка маркетологов. Оказывается, некоторые носят их на самом деле.

Какой-то пиздец. Невероятно.

Охуенный костюм. Охуенная задница. Охуенные ноги. Лучше остаться дома.

Джозеф поднимает брови. Я прекрасно вижу подначку в его улыбке. Да блядь, конечно, я промолчу! А ты думал, я устрою скандал по поводу твоего вида? Угу, дожидайся.

Сползаю с кровати, в свою очередь отправляюсь в гардеробную – Пиночет навел порядок, и у меня теперь там есть свой шкаф. Просто заебись.

Разглядываю свои богатства. В общем, заниматься изысками мне лень, да и Джо в любом случае привлечет к себе всеобщее внимание, так что по херу, что одеть. Сойдет и черный костюм с черной рубашкой, раз уж надо непременно костюм.

Пока я таращусь на вешалки, снова появляется Джо. Подходит, кладет подбородок мне на плечо. Я вдыхаю его запах, да что ж такое-то! Почему я сразу дурею?!

Джо спрашивает:

- Можешь сделать мне одолжение?
- Конечно, детка. Какое? – сейчас наверняка станет ныть насчет галстука: они тут все помешаны на одежде.
- Не одевай белье.

Я замираю. Охуеть! Точно – все помешаны на одежде. Блядь!

Ну, то есть, не могу сказать, что я никогда такого не делал. Ну делал, и что? Но вот сейчас я понимаю, что Джо удалось меня смутить и сильно. Чувствую, как от копчика по позвоночнику ползут мурашки.
- Так что?
- Как скажешь, сладкий мой, - отвечаю я, подавляя желание выяснить, есть ли белье на Джо.

Перспектива блюзового вечера расцвечивается новыми тонами.


В доме есть подземный гараж. А в гараже стоит машина Джозефа. Джозеф крутит на пальце ключи, пока мы спускаемся в лифте в подвал. Мне любопытно. По искоркам в глазах Джо и по ямкам на щеках от еле сдерживаемой улыбки я понимаю, что должен буду поразиться. Ну и что там у него? Фольксваген-жук как у битлов, подходящий к брюкам-дудочкам? Розовый кадиллак как у Элвиса?

Бляяяяядь! Ох ты ж блядь!

Астон Мартин DBS. Черный. Блестящий.

Просто сдохнуть.

Какое-то время я стою и тупо пялюсь. Никогда бы не подумал. Сколько же в тебе еще спрятано секретов, Джо, детка? Просто поверить не могу своим глазам.

- Так вот значит, малыш, о ком ты мечтаешь! О Джеймсе Бонде!
- Хочешь сесть за руль? – спрашивает Джозеф.

Погоди, какой руль! Дай я сначала его потрогаю! Я провожу ладонью по капоту, крылу. Ощущение, будто автомобиль сейчас оживет, подставит мне под руку свой бок. Я почти в трансе. Джо сует мне ключи, открывает дверь.

Внутри я чувствую, как нарастает возбуждение. Салон отделан темно-серой кожей, матово поблескивают алюминиевые элементы и черные лакированные деревянные вставки. Приборная панель такая, что хочется зарыдать.

Включаю зажигание. От звука двигателя можно сразу кончить. Охеренно. Слов нет.

- Нравится? – спрашивает Джо. Он сидит рядом и с интересом наблюдает за моей реакцией.
- Детка, ты должен был начать с этого, когда приехал ко мне в Лондон. Я б тебе отдался сразу, - говорю я, настраивая положение сидения.
- Поехали, - фыркает Джо и откидывает голову на подголовник.

Даже не надо разгоняться. Даже на маленькой скорости – охуенно. Отзывчивый, деликатный, податливый и управляемый зверь – мечта. Изумительно. Невъебенно прекрасный, как и его хозяин. Они друг друга стоят, штучные экземпляры.

Сам не замечаю, как мы уже оказываемся на парковке позади клуба. Площадка забита машинами, мне едва-едва удается пристроиться где-то в самом дальнем конце.

- Джо, приехали.

Джо всю дорогу просидел молча, кажется, даже задремал на пару минут.

Сейчас он поворачивается ко мне с блестящими глазами.

- Понравилась тебе моя машина?
- Малыш, тачка офигенная, правда. Очень понравилась! – ну а как она может не понравится, хотелось бы мне знать?
- А я?
- Что?
- Я тебе нравлюсь?
- Конечно, - ну что опять ему надо?
- Скажи, я у тебя такие же чувства вызываю, Том?
- Джо, что за херня! Как можно сравнивать человека и машину?

Джо перегибается ко мне, его лицо оказывается рядом с моим, глаза – совсем совсем близко.

[vin_mar]

- Можно. Потому что я вижу, как ты возбужден.
- Блядь, Джо, я возбужден, потому что ты мельтешишь передо мной в этом твоем костюме-перчатке! Потому, что ты заставил меня выйти из дому без белья! Потому что я вообще – от тебя возбуждаюсь, придурок! Что, никак без гребаных рефлексий?!
- Пожалуйста, расстегни брюки, - произносит он очень спокойным тоном. У меня пульс мгновенно начинает зашкаливать.
- Джо! Мы вроде как в клуб приехали.
- Пожалуйста.

В полумраке парковки глаза у него блестят как от сильной температуры. Чувствую, как моя кожа постепенно начинает гореть все сильнее и сильнее, и взгляд, наверное, у меня такой же сумасшедший. Расстегиваю молнию. Джо кладет ладонь мне на низ живота, пальцы холодные, я вздрагиваю. Джо перегибается через меня, что-то где-то нажимает, и я чувствую, как спинка моего сидения медленно уходит вниз. Он запускает руку дальше, гладит мне мошонку, и тут все звуки пропадают, я слышу только удары собственного сердца, торопливые, громкие, будто звук вывели мне прямо в уши. Мне кажется, что эти звуки заполняют весь салон.

- Скажи, Том, тебе нравится, как я тебе отсасываю?
- Блядь, Джозеф, нравится! А теперь заткнись уже и делай, что собирался!
- Скажи, я ведь хорошо это делаю?
- Ты делаешь это охуенно, сладкий, давай!
- Так же хорошо, как другие?
- Бляяядь, какие другие на хуй! Бери уже в рот, ну пожалуйста!

Он наклоняется и кончиком языка трогает головку. Я вытягиваюсь как линейка, терпеть больше невозможно, пытаюсь притянуть его за затылок к себе. Он обхватывает меня губами, втягивает к себе в рот, меня уже уносит, я сжимаю зубы, чтобы не начать стонать в голос. И тут Джо отпускает меня, и мне немедленно плохо, немедленно вернись, ну пожалуйста!

- Или все же лучше? – опять спрашивает он.
- Ну пожалуйста… Джо…
- Лучше или нет?
- Да ты же знаешь, что лучше! Блядь, Джо, тварь, отсоси, я же сдохну сейчас!

Джозеф делает своим ртом что-то такое, что я перестаю соображать и вообще ощущать что-либо, кроме его языка и губ. Он втягивает мой член себе в глотку, отпускает опять, сам всхлипывает, и это невыносимо терпеть.

Кончаю я с воплем, чуть не прокусив ремешок от часов, который вместе с запястьем попадается под зубы. Джозеф проглатывает сперму, и продолжает держать мой член во рту, и потом широкими движениями облизывает мне почти весь пах.

[vin_mar]

В зал мы входим, когда бэнд на сцене начинает первую композицию. В прическе Джо не выбился ни один волосок, у меня до блеска вылизаны член и яйца, на лбу испарина, и, как ни странно, совершенно неизмятые штаны. Джо выглядит так, будто его вообще только что выпустили с витрины бутика, ну разве что губы чуть более яркие чем обычно. У меня только что случился самый охеренный минет в моей жизни. На самом деле.

Охуеть. Культурный вечер.

Распорядитель проводит нас к нашему столику. Джозеф вежливо извиняется за опоздание.

- Все только начинается, - отзывается распорядитель, среднего возраста дядька. – Вы ничуть не опоздали, желаю хорошего вечера.

Джо светски кивает и усаживается у крошечного столика на двоих. Занимаю свое место рядом. Стул неудобный, перекладины немедленно впиваются мне в спину.

Вечер БУДЕТ хорошим, думаю я. Подожди, любимый. Все только начинается.

Бэнд зажигает уже два часа. Первые полчаса я прихожу в себя. Я в легком шоке, и похоже, у меня кружится голова.

Музыканты наяривают от души, публика внимает. Что за блюз, когда курить можно только у стойки? Америка – страна контрастов, существовать без хоть каких-то дискриминаций они не могут. Не одна, так другая. Я как Стинг в Нью-Йорке – британский инопланетянин в Калифорнии.

Еще час разглядываю Джозефа. Он делает вид, что полностью поглощен музыкой. Слишком поглощен, слишком спокоен. Еще мне кажется, что все его разглядывают. Ну ладно, не все, но половина-то уж точно! Блядь, самая настоящая! После моего очередного подхода к стойке за порцией виски и покурить, я обнаруживаю у нашего столика незнакомую девицу неопределенного возраста. Они все тут такие – то ли восемнадцать, то ли тридцать пять. В Лос-Анджелесе нельзя быть уверенным ни в чем.

В том числе, что парень, который только что тебя трахнул, не будет интересоваться красивой бабой.

Чудно.

Она действительно хороша – все-таки не восемнадцать. Рыжая, с узкой талией, аппетитной задницей и приятной улыбкой. Она проходила мимо, случайно толкнула Джозефа и теперь извиняется.

Похоже, уже минут десять точно. Музыканты как раз сделали перерыв.
Джозеф уверяет ее, что ничуть не пострадал. Он улыбается ей своей мальчишеской улыбкой, рыжая тает на глазах.

Меня никто не ждал, похоже.

Складываю губы бантиком. Пора оживить вечеринку, а то что-то Джозеф расслабился. Поправляю воротник, улыбаюсь. С удовольствием наблюдаю, как расширяются зрачки у Джо. Ну да, я в курсе, как ты там насчет моего рта и моих татуировок.

А ты думал, я вот так закрою глаза на вызов? Угу, дожидайся!

Делаю рыжей несколько комплиментов, но тут, к сожалению, или к счастью, это как посмотреть, музыканты снова начинают дудеть и бренчать, и рыжая удаляется. Предварительно ткнув пальцем в направлении своего столика – у нее там подруги.

Охуенно. Это вам не грудастые девчонки в Старбаксе поутру. Другой уровень. Стиль.

Смотрю на Джо. Джо смотрит на сцену.

- Что, понравилась? Хочешь, я ее тебе приведу? Она не прочь, - говорю я. Заебало меня все это!
- Заткнись!
- Почему это? Что такого в том, что тебе тоже нужна разрядка? Мне было охуенно в машине, я все понимаю. Позвать ее? Она точно не откажется, она тебя откровенно клеила.
- Она с тобой не откажется. Отвяжись.
- Ну так давай вдвоем. В чем дело?

Я вижу, что Джозеф ярится. Я теперь это очень хорошо отличаю, и, в любом случае, это гораздо лучше, чем это его гребаное олимпийское спокойствие! Как я, блядь, это ненавижу!

- Дело в том, что я не готов трахать все подряд, как ты.

Чудно. Охуенно. Просто сдохнуть! Что будет, если я ему съезжу по уху?

Вместо этого я говорю:

- Пойдем-ка со мной, дружочек, - поднимаюсь и тащу его за собой. Джо не любит публичные выходки, он выдергивает руку, но послушно идет следом.
- Что ты затеял, Томас?

Ах, еще и Томас. Заебись. Ну погоди.

Тащу его к барной стойке, потом чуть дальше – в маленький коридор. Просто мне удалось коррумпировать бармена. Да у него на роже было написано, что он берет на лапу, только что объявление на лбу не прилепил. Каждый раз, когда я курсировал к бару, я скармливал ему дивные, чудные тугие трубочки, свернутые из стодолларовых бумажек. Всем нужна смазка, главное, определить, какой именно. Смазка с портретами президентов – универсальная.

Теперь у меня есть ключи от кладовки и обещание, что кладовка никому не понадобится в течение часа.

Заталкиваю туда Джо и запираю дверь. Тут мало места, одна тусклая лампочка под потолком, вокруг стеллажи с бутылками, коробками, жестяными банками. Маленькая стремянка на три ступеньки.

- В чем дело?
- Это я хочу спросить – в чем дело?! Что, блядь, опять происходит?
- Ничего.
- Я спрашиваю, что, блядь, происходит с тобой сегодня с самого утра, Джо?
- Отстань, ничего не происходит.
- Джозеф! Я тебя сейчас ударю!
- Извини.

Пиздец, вот сейчас действительно ударю. На хер разобью всю рожу!

- Прекрати извиняться!
- Том!
- Джо, ну как мне еще тебе объяснить, а? Я не собирался снимать девиц в Старбаксе! Я не до такой степени привлекателен, чтобы на меня кидались, поверь, даже если тебе кажется по-другому! И бабе рыжей по барабану, ты, или я, или кто-то еще – она просто хочет с кем-нибудь переспать!
- Прости.
- Джо, мне НИКТО НЕ НУЖЕН кроме тебя! Ну как мне это тебе вбить в башку-то, а?!

Отчаяние? Да вот оно, когда все твои слова летят мимо цели. В молоко. Я отворачиваюсь. Вообще-то, я думал, кладовка понадобится мне для другого. Хуй мне удалось.

- Том.
- Ну что еще!
- Том, трахни меня, пожалуйста. Вот прямо сейчас. Я очень хочу, Том.

Заебись! Гребаный арт-хаус, гребаные интеллигенты с перекосом в мозгах, ну неужели нельзя быть проще? Ну почему надо все через жопу-то, а?

Почему меня дерет на части гребаная нежность? Почему мне так сильно хочется разбить тебе лицо в кровь?

Джо стоит как по стойке смирно, вытянув руки вдоль тела. Я подхожу и грубо целую его, кусая за нижнуюю губу, задевая зубами за язык. Язык, который только что, совсем недавно, облизывал мой член, и я, не помня себя, орал в оргазме. Толкаю Джо, и он присаживается на верхнюю ступеньку стремянки. Ножки стремянки задевают за опоры стеллажа, бутылки звенят.

- Начинай сам. Я помогу.
Джо послушно расстегивает и приспускает свои узенькие брюки, я стою напротив, засунув руки в карманы и смотрю, как он начинает поглаживать свой дивный член, который мне так охеренно нравится. Как тот мгновенно наливается, увеличивается.
Джо дрочит в рваном ритме, иногда гладит себя по яйцам другой рукой. Он то закрывает глаза, то открывает их, смотрит на меня. На лице у него совершенная, абсолютная покорность. Мне хочется рыдать в голос, что же мы делаем-то оба!

Что за херовая, извращенная дурь с нами происходит? Что мы сделали друг другу, и почему продолжаем мучить друг друга?

Детка, я тебя люблю, я хочу быть только с тобой, мне вообще больше ничего не нужно. Зачем ты рвешь меня на клочья? Зачем я ведусь на твои провокации и начинаю дурить, будто я снова сижу на наркоте?

Не знаю.

Джо начинает дышать чаще и глубже, на верхней губе выступает испарина, на оголенной головке – белая капля. Я удерживаю его пальцы, не даю растереть ее. Джо смотрит мне в глаза, обессиленно улыбается, голова его слегка закидывается назад, рот приоткрывается на вдохе. Я слизываю мелкие капли пота с его губы, опускаюсь вниз, слизываю эту каплю, в ответ слышу долгий гортанный то ли хрип, то ли выдох.

Прости меня, малыш, я так стараюсь, я дурею от тебя, я схожу с ума. Я так хочу, чтобы тебе было хорошо, но ведь это ты мне мешаешь, любимый. Что происходит в твоей голове, что ж мне надо сделать, а?

Член у Джо длинный и ровный, и мне охуенно нравится держать его во рту. Джо рывками двигается мне навстречу, прижимает к себе мою голову, иногда слишком глубоко, я задыхаюсь, ну и наплевать, ему надо сейчас это, а я могу и потерпеть. Да и чего скрывать, я тащусь, отсасывая Джо. Ни с кем так не было у меня, а есть что припомнить. Но не стоит, на самом деле, не стоит вспоминать. Головка разбухла, я чувствую, как мелко вздрагивает низ живота Джо – он приближается к оргазму, он что-то бессвязно бормочет, и я только разбираю свое имя, которое с воем вырывается из него, когда он кончает мне глубоко в горло.

И на вкус он как море и яблоки.

Я встаю и тяну его на себя, держу в руках, присев на стремянку. Джозеф почти висит у меня на шее, я пристраиваю его себе на коленку, так удобнее.

- Прости меня, любимый, - шепчу я ему в куда-то в плечо. Хорошо, что он меня не слышит, а то я опять не могу заткнуться, это желание сильнее меня.

Джо потряхивает, как в лихорадке, и я чувствую, как передается мне эта лихорадка. Субботний вечер, блядь! Чудно! На хуй культуру, будем дома сидеть. Зато нервы целы будут.

Концерт заканчивается без нас. Не очень помню, как мы добираемся до дома. Да и то, что я пил в баре, и мне нельзя за руль, я вспоминаю, только паркуя машину в подвале дома Джо.

Я укладываю Джо в постель, стаскиваю с него ботинки и одежду. С умилением, только сейчас, обнаруживаю, что трусы эта экстравагантная сволочь все же не надела тоже. Целую ухо, и еще сижу несколько минут рядом, пока пальцы его не расслабляются, и у меня появляется возможность освободить свою кисть, не потревожив его.

На террасе ветрено, море и темнота сливаются так, что кажется, что впереди провал, клубы черноты, где изредка вспыхивают желтые глаза.

Я отчетливо понимаю, что жить без Джозефа я не хочу. Проверять, смогу ли, тоже не хочется. Смертельные эксперименты не полезны организму.

Ни хуя не понятно, что думает он по этому поводу. Спрашивать не буду. Просто охуенно страшно спрашивать. Так что пусть так.

Знаю, я похож на долбаного страуса, да и насрать.
Я боюсь до тошноты.

[vin_mar]

ТОМ

Утром следующего дня мы просыпаемся под проливной дождь.
Дождь продолжается до вечера, делает перерыв на час, и продолжается снова.

Мы лежим в кровати до вечера, делаем пару перерывов на пожрать, и продолжаем снова.

И на следующий день.

И еще.

Потом кончаются продукты, и является Пиночет. Оставляем ее воевать с бардаком, и отправляемся за продуктами. На Джо неимоверного размера балахон с капюшоном и необъятные джинсы с задницей в районе колен. На мне что-то похожее, и бейсболка, и я пугаюсь, когда вижу наше отражение в витринах. Предполагается, что таким образом мы замаскировались, и нас никто не опознает. Ну ладно, Джо это успокаивает, а мне похуй.

Хотя Джо на самом деле не похож сам на себя, и это меня тоже отчасти пугает, а отчасти – радует: у меня наконец-то появляется возможность сосредоточиться на всем остальном.

Ряд с пивом – полное говно. Пива в Америке нет.

Продуктов оказывается столько, что они едва-едва влезают в багажник моего Тахо.

Дома Джо с Пиночетом два часа занимаются разборкой и расфасовкой. Я валяюсь на диване, хожу курить на террасу, у стенки есть место, куда не долетают капли дождя. Джо приносит мне кофе. Пиночет глядит на меня из-за стекла с неодобрением. Ну чисто теща.

Неделя выдается редкая: никто не ссорится, никакой культуры, блондинок, брюнеток, рыжих, штанов в облипку, скандалов.

Завтраки, иногда в постель, Джо с настоящими книжками и журналами, я и спортивный канал, i-pad, второй свежести сплетни в интернете о том, как Джуд Лоу расстался с Сиенной Миллер. Ну и дела. Я много пропустил, оказывается.
Прогулки вечером по окрестным ресторанчикам и барам.

Три поездки до Санта-Барбары на джеймсбондовском автомобиле. Вполне невинные, если не считать двух штрафов за превышение скорости. Зато было охуенно, со свистом в ушах и временной глухотой от The DOORS и Aerosmith в динамиках.

Секс повсюду, охеренный, выматывающий, нежный, позволяющий надеяться, что все будет. Мои татуировки, украшенные множественными засосами. Облизанный с ног до головы Джозеф, уж очень хотелось. Мой опухший рот. Его больная поясница. Легкое растяжение плеча у меня после падения с дивана. Здоровенный синяк на бедре Джо, после этого же падения. Окончательно прорисовавшийся мышечный рельеф у меня, и выступающие ребра у Джо – все-таки мы тратим калорий больше, чем поглощаем.

Смирившийся со мной Пиночет. Беспрекословно меняет пепельницу и торжественно выносит на веранду кофейник.

Парадиз.

Так проходит последняя неделя перед съемками.
В день, назначенный для сбора актерского состава, за завтраком происходит первое разбирательство за неделю. Я обжег язык горячим кофе и невнятно матерюсь, Джо сыпет аргументами, надеясь вывалить их все на меня, пока я бегаю туда и сюда с высунутым языком, временно лишенный дара речи.

- Джо, даже не обсуждается, каждый поедет на своей машине! Да ты охуел совсем? Ты представляешь, что начнется, если мы вывалимся вдвоем из твоей тачки? Нет.

Джо продолжает упорствовать, я засовываю язык в стакан с минералкой. Ни хуя не помогает, но все-таки.

Джо на полуслове прекращает вещание. Смотрит на меня с укоризной.

- Том, прекрати!
- Не могу.
- Прекрати, пожалуйста, все равно не поможет.

Вот еще! Мне так легче.

- Ты меня специально дразнишь!

Ну а хоть бы и так? Если я тебя не отвлеку, ты мне мозг съешь своими рассуждениями. Все равно мы не поедем на одной машине.

- Том, что ты там мычишь?
- Джо, давай не будем по-идиотски подставляться, а? Я не понимаю, чего ты уперся?

В конце концов Джо сдается. Мы приезжаем на студию в разных машинах и в разное время. Разъезжаемся тоже по-разному. Первые несколько дней проходят идеально: репетируем, обсуждаем сцены с Крисом Ноланом, примерка костюмов, пробные дубли.

Работаем.

Шифруемся.

Трахаемся, само собой. Слава богу, что пока Джо не пришло в голову проделать это на съемочной площадке.

Все охуенно.

До тех пор, пока однажды, в перерыве, я не поворачиваюсь и не вижу рыжую голову у входа в павильон. Бен явился, как и обещал. Я рад.

Встаю с кресла и направляюсь к нему. Он уже вошел вовнутрь и оглядывается. Я машу ему рукой, Бен замечает, машет мне в ответ, и, улыбаясь, направляется мне навстречу. Мы обнимаемся. Я на самом деле очень рад!

Я просто еще не знаю, что наступил конец.

Мы сидим и болтаем. В пепельнице уже несколько сигарет, Бен рассказывает, как их «Амстердам» получил Оскара, про то, что будет сниматься третий сезон «Шерлока», потом, под моим насмешливым взглядом, краснея, про то – что все чудесно.

Блядь! Вот живут же люди! Втроем! И у них все заебись, а я с одним не могу общий язык найти!

За что мне это?!

Бен тем временем пихает меня локтем в бок и спрашивает:

- Ну, и где героиня романа? Депрессии как не бывало, просто сияешь!
- Герой романа, - отвечаю я. Да и Бен давно догадался, судя по его улыбке.
- Ну познакомь!
- Отвали.
- Ну любопытно же посмотреть, кто это ухитрился заставить Тома Харди держать руки при себе!
- Отвали, - повторяю я, улыбаясь. – У тебя вон четыре руки в распоряжении, хрен ли жаловаться!
- О нет, - притворно вздыхает Бен. – Пока всего две, у Роберта жена еще неделю дома будет.
- Блин, все-таки вы извращенцы, - смеюсь я и пихаю Бена в бок. Он толкает меня в ответ, я падаю с хлипкого раскладного стула, Бен, не удержавшись, по инерции валится за мной следом.

Мы ржем, пытаясь выпутаться из обрушившихся на нас стульев.

Дальше одновременно происходят две вещи. Прямо над собой я вижу хорошо узнаваемые синие глаза, которые украшают собой все рекламные щиты, представляющие новый мужской парфюм от Диора. Я вижу живого Джуда Лоу второй раз в жизни, он на самом деле – офигительно красивый.

Еще в трех метрах дальше я вижу Джозефа. Джозеф рассматривает кучу-малу из меня, Бена и стульев, очень внимательно, склонив голову набок.

Джуд Лоу протягивает руку, выуживает Бена из свалки, каким-то по-домашнему хозяйским жестом отряхивает его от пыли. Я сажусь прямо на полу.

Видал я эту Сиенну. Бенни в сто тысяч раз лучше.

- Приятно было повидаться, - говорит мне Джуд, и подталкивает Бена под локоть. Есть в этом всем что-то очень знакомое. – Ну ты все? – говорит он Бену. Бен улыбается и кивает. Я ни разу не видел у него такой улыбки. Похоже, эта улыбка только для Джуда. Хотя, может, и для Дауни тоже.
- Давай, Томми, позвоню тебе, - говорит Бен и, фыркнув, наклоняется и целует меня в щеку.

Джуд Лоу меня не целует, а зря. Тогда бы я смог наврать Джо, который все еще стоит с каменным лицом в трех метрах от места моего падения, что это такая британская традиция. Ничего примечательного.

Но нет. Не получится. Сволочь Бен! Не знаю, как ты будешь разбираться со своим голубоглазым красавчиком, но меня ты подставил основательно, зараза, каланча рыжая!

Джозеф поворачивается и уходит, выпрямив спину так, будто у него там титановый корсет.

Я все еще сижу на полу в пыли. Мне все еще кажется, что к вечеру мы разберемся с этим пустяком.

[vin_mar]

ДЖО

Джозеф всегда недоверчиво кривился, когда кто-нибудь говорил при нем: «он мой» или «она моя». Он сам так не мог. Не мог сказать ни про кого.
Помнится, в детстве в их семье жил черный кот, которого все считали любимчиком Джозефа. Все говорили: «О, это явно кот Джо, он больше никого не признает». Но для самого Джо Вельзевул всегда был котом, который гулял сам по себе и лишь изредка, по не известной никому причине, приходил к одному маленькому мальчику.
Принадлежность всегда была для Джо фикцией. И он от этого совсем не страдал, просто однажды, очень рано, признал как факт. Ему самому не хотелось никому принадлежать, и также он не стремился, чтобы кто-то принадлежал ему. Это накладывало определенные обязательства, а обязательства – это несвобода. Для Джозефа же свобода была основной ценностью в жизни.
И вот. Вот к чему он пришел. Том Харди за две недели вытащил из самых темных углов его "я" жуткого собственника – унылую, жадную, депрессивную личность с непредсказуемым поведением. Уже несколько раз Джозефа просто накрывало, и он не мог вздохнуть от ревности – так полыхало в груди. Нет, это не было неприятно. Это было дьявол как больно, а ведь он всегда презирал мелодрамы.
Харди с виду казался прирожденной блядью. И, конечно, никто не мог пройти мимо него просто так. Это Джозефу казалось нереальным. Ему казалось, Том бессознательно всех провоцировал – каждым своим словом, каждым жестом. Но одно дело – ревновать к фонарным столбам или активно накрашенным дамочкам, и совершенно другое – иметь реальные причины для ревности. Эти звонки на террасе. Эти встречи на съемках и поцелуи. И наплевать, что в щеку. Да поцелуй этот вообще был неважен! Эти двое выглядели как близкие люди. Они понимали друг друга с полуслова. И Том был такой открытый, искренний. Они смеялись вместе так просто. А с Джо… Том никогда не был таким. Они просто трахались, наконец это надо было признать. И все. Трах был охуенным, но, кроме него, не было ничего. И Джозефу при этой мысли казалось, что в груди у него проворачивают раскаленный стальной прут.

Совместных съемок у них с Томом почти нет. По крайней мере в начале фильма. В конце — их достаточно, поскольку Нолан поставил их обоих по одну сторону — сторону зла. И хорошо, что зла, мимоходом думает Джо, ведь даже сражающимся бок о бок злодеям совершенно необязательно сиять дружелюбной улыбкой. Быть злым вообще легко. Отпускает.
И Джо старательно пытается разозлиться. Первое время ему это даже удается, внутри него поет арии ярость. Однако всем известно, что если ярость сильнее страха, то горечь сильнее ярости.
Если бы он принадлежал к русской драматической школе, то мог бы сказать, что ослеплен колючей правдой. Но он просто сидел на кровати в своей черно-бело-кремовой квартире в ЛА и думал, что не надо было ничего начинать. Да, он хорошо умел играть в шахматы и заполучил Тома Харди. Но когда он начинал игру, он хотел совсем другого. Вариации стокгольмского синдрома? Сюжет из разряда: "Отставить бомбардировку, сержант! Отмена прежней команды! - Я уже сбросил, сэр!" И город под крылом самолета такой красивый... был.
Он до сих пор не доверял Харди. Не доверял настолько, чтобы полностью расслабиться. Ему казалось — этому человеку нельзя давать любовь, он держит ее, как хлыст, над твоей головой, чтобы опустить его в самый неожиданный момент. Конечно, сравнение это тоже было прочитано, он не помнил, где, но сейчас как нельзя более подходило к ситуации.
Самое точное описание своего чувства он вспоминал из одной древнейшей коптской рукописи: "Я та, которой вы пренебрегли, но вы думаете обо мне. Но когда вы скроете себя, я сама откроюсь. И когда вы откроетесь, я скроюсь от вас".
Он точно слетит когда-нибудь с кукушечек из-за своей эрудиции, думает Джо и трет виски. От сознания собственной интеллектуальности ему нисколько не легче. Он бы сейчас легко поменялся местами с безграмотным разносчиком пиццы, только бы быть счастливым и любимым какой-нибудь румяной пампушкой в шелковом халате, а не живой секс-иконой с радиусом поражения в километр.

Дверь открывается – Джо вздрагивает. Он ловит себя на идиотской мысли скрыться на террасе и притвориться, что его нет дома. Потом он надеется, что Том может зайти в ванную, или на кухню, и тогда можно будет сбежать. Но со стремительными шагами Тома за дверью эта надежда лопается, как мыльный пузырь. Джо напрягается и выпрямляет спину. Это бабушка его научила – держать осанку, когда плохо. Другие сутулятся, а он вытягивается в струну и надменно вскидывает подбородок. Аристократ чертов. Спасибо, бабуля.
– Джо?
– Я здесь.
– Почему ты так рано уехал? Мы могли бы поужинать где-нибудь. Тебе же не нравится сидеть дома.
– Мне все нравится, Том. Все нормально, – ровно говорит Джозеф.
Том садится на корточки и заглядывает ему в лицо.
– А мне кажется, ни хрена у нас ничего не нормально. Это из-за Бена?
Джо молча поводит плечами, опираясь ладонями на постель.
– Он мой друг! Близкий друг! И он вытащил меня из полного дерьма, когда я скулил по тебе в Лондоне, после твоего резкого отъезда! Если бы не он, я б вообще тогда сдох!
– Я рад, что у тебя есть настоящие друзья, – нейтрально говорит Джо и сам с растущей паникой обнаруживает, что между ними что-то уж совсем не то происходит. Надо бы нажать кнопку отмены, но ситуацию уже закручивает и тащит.
Том встает и отходит к окну, кусая губы. Он не понимает, на самом деле не понимает, но Джо не может объяснить. Он не может просто спросить у Тома, любит ли тот его, поскольку тогда останется совсем беззащитным. А это унизительно. И разве не имеет он право освободиться от зависимости? От этой тюрьмы, куда его упек Харди? Он не хочет все время чувствовать так. Ведь освободиться можно, стоит только очень сильно перетерпеть, и все закончится. Ведь можно?

И вообще — да как так получилось, что он заговорил о любви? Этого не планировалось вообще. Он думал — это просто вожделение, страсть, сильное желание. Но любое вожделение рано или поздно насыщает себя. Это всего лишь голод тела, а голод не может быть вечным. Видимо, может.
— Я не могу так, Джо. Я все готов сделать для тебя, но я не знаю, что за здоровенные тараканы резвятся в твоей голове! Ты не можешь мне ничего сказать? Я стесняю тебя? В постели не стесняешься, а тут... Джо? Ты ревнуешь меня? Я тебя тоже ревную, малыш! Если бы ты знал! Но ведь это нормально...
— Не в этом дело, Том... Ревную, но не в этом дело.
— Ну так скажи мне, в чем.
— Понимаешь... я... я ведь тоже не знаю, что ты чувствуешь. Не знаю, о чем думаешь в каждую конкретную минуту. Бен знает, понимаешь? Я же видел вас. А я — нет. Для меня это... черт... да для меня это как партизанская война! Я подбираюсь из укрытий, использую запрещенные приемы, подрываю поезда, поджигаю корабли… Я ставлю флажки на каждой пяди отвоеванной, отобранной, украденной территории. Но это земля не моя, Том. И, боюсь, она не станет моей никогда. И я знаю, что потом... когда-нибудь... не сейчас... может быть, еще очень нескоро... мне надоест вести эту войну. Потому что... ну в каждом же есть крохи самоуважения. И тогда это будет больше похоже на восстание рабов. Я не знаю, понял ли ты, что я сейчас сказал... я коряво...
— Я не такой тупой, как ты думаешь. Хотя я и не из семьи еврейских интеллигентов, — цедит Харди. — И что? Пользуясь твоими красочными метафорами, ты уже не мои корабли сжечь решил, а свои мосты, а? Флажки свернуты, партизаны ушли в лес? Хочешь кого-то, с кем легче, так? Хочешь не любить, а развлекаться?.. А, Джозеф? Чуть стало трудно, и мы быстро бежим в сумрачную раковину и закрываемся? Да ты хоть когда-нибудь к кому-нибудь что-то чувствовал?
Том не ждет ответа, но Джозеф отвечает.
— Нет, — говорит он и старательно смотрит мимо Тома. — Я же говорил, что ты у меня первый. Во всех смыслах. И, надеюсь, последний.

Том молчит. Стоит у окна, скрестив руки на груди, и молчит. Как кажется Джо, разозленно. Ну и ладно. Джо тоже чувствует, как в груди что-то царапается, как лисица в клетке, и он пока не понимает, что это — ярость или слезы.
— И почему я всегда признаюсь во всем первый?..
Он не может больше смотреть даже мимо Тома, потому что боится все равно взглянуть ему в глаза. И тогда все. Полное поражение. И не в силах больше вынести этого молчания. Это все-таки слезы. Он поднимает ладони вверх, в старом сицилийском жесте, который означает "мне нечего больше сказать".

В груди поселяется ужасная теснота — прямо над диафрагмой, словно там сжали воздух, да так и оставили. И нет никакой возможности вдохнуть полной грудью.
— Я думаю, нам какое-то время полезно будет не общаться тесно.
— Не общаться тесно? Что ты несешь? Это ты как себе представляешь?
— Ну, пока Бенедикт здесь, можешь уделить ему внимание. Я серьезно, — говорит Джо. — Да я думаю, у тебя в Лос-Анджелесе много знакомых. Хартнетт, например, сейчас в ЛА. Он же очень мил, не так ли? Ты же знаком с ним?
— Я смотрю, ты изучил мою фильмографию вдоль и поперек, — прищурившись, говорит Том.
— И биографию тоже. Прочитал о тебе много интересного. Например, что на самом деле значит эти дивные черные татуировки на твоем правом плече. Да ты же и сам ничего не скрываешь, как я понял? Или это твоя пиарщица так отрабатывает свой хлеб?
— Мы уже почти месяц живем бок о бок, Джозеф! И ты мнение обо мне составляешь на почве желтых газетенок, я так понял? Блядь, Джо, да тебя ли я слышу? Ты же не клинический идиот! Да что за хуйня творится с тобой? Где твои мозги?
— Дыма без огня, Томас...
— Мать твою, да я знаешь, сколько таких новостей о тебе нарою в Сети? Джозеф наркоман! У Джозефа поехала крыша после смерти брата! Джозефа трахали вчетвером в туалете ночного клуба! Джозеф сосет у пожилых байкеров! Я уверен, что даже фотографии в тему найду!!!
— Ах вот даже как?! Ну, по крайней мере, про меня никто не говорит на каждом углу, что я трахался за деньги! Сейчас, я надеюсь, ты продаешь себя за более глобальные вещи! Может, за хорошие роли, да, Том? Это прогресс!
— Что?! Ах ты сука!

[vin_mar]

ДЖО

Джозеф сам не понимает, как оказывается на полу с разбитой губой. Он сейчас очень близко видит каждую ворсинку ковра, в который упирается щекой, и поневоле вспоминает сцену из "Начала". Скула горит адски от кулака Харди, кровь на губах — как в детстве после удаления гланд. Он вообще вдруг чувствует себя ребенком. А потом разом ощущает себя зарвавшейся сучкой.
Том ему, кажется, со всего маху припечатал. Черт. Под глазом опухло — будет здоровенный фингал. Но теснота внутри неожиданно тает, и Джо накрывает феерический отходняк, будто он с парашютом прыгнул. Он смотрит снизу вверх прямо на Тома и не сознает, что улыбается. И уж точно не сознает, как выглядит эта улыбка на кровоточащих губах со стороны.
Лицо Харди превращается в сплошную гримасу, он сплевывает и быстро выходит из комнаты. Хлопает входная дверь.
Джо лежит некоторое время, ожидая, что вот сейчас — и он начнет ненавидеть Харди, и его цель в очередной раз будет сбита. Все! Выход из тюрьмы, Джозеф? Разве не об этом ты мечтал?
И опять ответ все тот же: нет, не об этом. Когда же ты, Джозеф, перестанешь путать пол и потолок, а? И действительно, нет у тебя воображения, дубина Артур.
Джозеф должен был хотя бы вообразить такую альтернативу, но он совсем не ожидает того, что чувствует. Медленно, как будто бы белоснежный лист заливают чернила, эйфория Джозефа превращается в страх. Такого страха он никогда еще не испытывал — даже когда видел смерть близких людей. Это не страх потерять другого человека, нет. Это страх потерять себя. Поскольку Джозеф не просто хочет Харди. И даже не просто влюблен в него. Оказалось, он сам — Харди. И если тот уйдет, Джо вообще никогда не узнает, кто он сам на самом деле. Так и проживет жизнь темным сгустком непонятной материи. Он будет вставать утром, сниматься в кино, завтракать и обедать, бухать, трахаться, строить из себя оригинала, читать умные книжки, быть предметом чьих-то воздыханий и даже, не дай бог, висеть у кого-то на постере в ванной — но все это полная хуйня. Имитация. Поскольку только с Томом он спускается на третий уровень сна. И только с ним чувствует и желает до истошных воплей.
Джозеф плетется в ванную, умывается, переодевается в пижаму и идет в постель. И ждет. Он ждет всю ночь, и ждет весь день, игнорируя звонки со съемок, игнорируя вообще все звонки, зная, что Том не будет звонить — он просто вернется, если захочется. Но Том не возвращается. И теперь у Джозефа нет сомнения, как зовут лисицу в груди. Это точно не ярость.

Лежа почти неподвижно на своей огромной кровати, на вторую ночь Джозеф даже вспоминает о том, кто послал Моисею манну небесную, когда многострадальный еврейский народ оголодал в пустыне.
Джо уже тоже страшно оголодал, он тоже просит о манне небесной. Он первый раз о чем-то вообще просит, и тем более так громко, хотя даже в мыслях его сейчас — тишина.
Ему кажется, слезы ливнем текут по его щекам, но на самом деле он просто смотрит в темный потолок, и на лице у него — очень спокойное выражение. Ему кажется, он весь — ожидание. Он слушает шум города из приоткрытого окна, следит за тем, как неоновые отголоски рекламы проникают в его комнату, целуют стены и вновь ускользают. Там, за окном, жизнь.

Море превращается в реку, а потом остается бежать всего-то тоненьким ручейком, а еще позже переходит в пустыню, такую же бескрайнюю, как море… Все это напоминает картины одного странного художника, который рисовал облака, превращающиеся в корабли, и сугробы, при ближайшем рассмотрении оказывавшиеся белыми постелями.
Так случилось и с Джо. Он словно бы прожил за эти два дня без Тома много лет. Море, раньше бушевавшее в нем со страшной силой, вдруг замерло, и только волны с тихим шипением выбрасывались на белый песок. А потом море превратилось в бездонную жаркую пустыню, и в ней сейчас изнывал Джо — от голода, от жажды, от тоски по Тому. Он мучился без его голоса, без его прикосновений, губ, рук, дыхания, запаха. Тело предало Джозефа моментально и бесповоротно. Он не думал, что будет так скучать, так изнывать — до настоящей ломки, подкидывающей на кровати, скручивающей под одеялом. Он кладет руку на член, намереваясь подрочить, чтобы отпустило хотя бы немного, но через три-четыре движения понимает, что все это — тоже имитация. И убирает руку, с чувством почти что обреченности.
Засыпает Джо мрачным, тревожным, нервным сном, который сулит абсолютно больное пробуждение.

А просыпается резко, от чужого присутствия в комнате. И еще до того, как он ощущает руки Тома на своем теле, в груди взрывается белая вспышка радости, и она лишь первая — а за ней все ощущения следуют вспышками, только уже красными.
Харди пьян, страшно пьян, и груб, и распаляется еще больше от собственной грубости — стаскивает с Джо пижаму, намеренно делая ему больно, кусает, щиплет, закручивает пальцами кожу в самых нежных местах, снова кусает, стискивает, хватает, выкручивает, выламывает руки, давит на затылок, прижимая к постели, дергает вверх за бедра, и ему не до смазки, не до презервативов — он плюет на ладонь, быстро размазывает слюну по члену, и засаживает Джо, при этом лицо его кривится, как от боли, но Джо этого не видит. Джо стонет в голос, открытым ртом в подушку, и сжимает в кулаках простыни, да что там стонет, орет от боли — и страшного удовольствия, он не сопротивляется, не сжимается, он подается навстречу Тому, он хочет сейчас принадлежать ему весь, без остатка, он безумно хочет быть в рабстве, хочет, чтобы его сломали, подавили, лишили выбора — пусть только на эту ночь. И он дождался, господи, что Том его снова хочет, трогает, имеет, и это самое сладкое в жизни, он будет для него кем угодно, сколько угодно покорной сучкой, если Том так желает, господи, спасибо тебе... это действительно манна небесная, а он уж потерял надежду...
Харди что-то шепчет, приговаривает, и когда Джо привыкает к ощущениям, и к нему возвращается возможность что-то слышать, он хочет услышать.
— Я же люблю тебя, идиот, люблю, блядь, люблю, сучара ты последняя! — пьяно, отрывисто рычит Том ему в шею и двигается резко, широко, безжалостно, уже полностью прижав Джо к постели и накрыв его своим тяжелым телом, и беспорядочно, грубо, сминая, зажимает ему рот. Джозеф ловит его пальцы губами, и сосет их, и, кончая, сотрясается в длинной, бесконечной судороге, так, что вся кровать ходит ходуном. Том кончает следом, с низкими короткими, почти надсадными криками, но еще некоторое время лежит на Джозефе, расплющив его под собой и не выходя из него, и Джозефу совершенно не хочется, чтобы Том вообще его покидал.
Но, когда Том все же выходит из него и откидывается рядом на кровать, Джо остается лежать на животе и не поворачивается к нему. Он сам не знает, почему.
Харди некоторое время тоже не шевелится, потом встает и уходит на диван.


Просыпаясь, Джозеф думает, что Том сбежал. Однако обнаруживает его на кухне, с чашкой кофе и газетой.
Надо сказать, думает Джо, оба они сейчас выглядят прекрасно. Том — со всеми следами адских алкогольных возлияний на лице, и Джозеф — с уже налившимся синяком под глазом.
Он тоже наливает себе кофе и долго мешает ложечкой в чашке, спиной к Тому, хотя что там мешать — Джо никогда в жизни не клал сахар в кофе!
Он слышит шорох складываемой газеты.
— Джо, — говорит Том, и, как бы он ни старался сказать это развязно и непринужденно, Джозеф улавливает почти жалобные нотки. Стыд и чувство вины. О да.
— Прости меня.
— За что? — спокойно спрашивает Джозеф и продолжает гонять ложку по фарфоровой чашке, хотя этот звук его самого уже выводит из себя.
Том матерится.
Том оказывается у него за спиной.
— Прости меня... Джо... прости... но ты довел меня, блядь, реально довел... Меня давно так не накрывало!
Он хочется коснуться Джозефа, но не смеет, Джо чувствует это, и сам к нему тянется, и непроизвольно вытягивает шею, как тогда, в первый раз, в Лондоне — все, что угодно — ну обними же уже, давай, Томми, ну чего ты ждешь?!
Но Том боится.
— Ты про фингал или про вчерашнюю ночь? — говорит Джо, и в голос его проникает легчайшая тень улыбки.
Том ругается так, что отныне может считаться образцом для подражания даже для самых отпетых черных наркодилеров.
— Не переживай, — Джо наконец улыбается и поворачивается к Тому. — Фингал я, думаю, заслужил, а вчерашняя ночь мне даже понравилась. Определенно, в потерявшем контроль Томе Харди что-то есть.

И Джозеф поздравляет себя с тем, что снова сумел добиться совершенно нового выражения лица Тома. Его даже сложно описать. По крайней мере, в интеллигентных выражениях точно нельзя.

[vin_mar]

ТОМ

Ну вот. Все кончилось. Можно расслабиться, Том. Все кончилось, и дай уже покой организму, Харди! Все. Можно перестать бояться, что все кончится. Уже. Все. Кончилось. Утрись, забудь и продолжай дышать. Вдох-выдох. Ну или сдохни.

Я не буду думать об этом. Сейчас точно не буду. Ночь. Сигарета. Улица, отель. Тупой бармен, не понимает, что мне нужно бутылку целиком.

Наутро у меня больная голова, суета на съемочной площадке, блядь, да не надо мне вашего кофе! Пива дайте. Все носятся туда-сюда – потерялся Джозеф.

Нет, я не знаю, где он. С чего вы взяли, что я должен?

Сижу и смотрю на беготню. Идиоты, да пусть кто-нибудь съездит к нему, дома он. Где ж ему еще быть…
Не знаю, почему я так в этом уверен. Может быть, мне просто так хочется. Пусть он сидит дома, пусть ему будет плохо, пусть ему будет еще хуже, чем мне сейчас.

Ему какое-то время будет полезно не общаться со мной слишком тесно!

Блядь, а я? А я?! Что ж ты, сука, не спросил, что мне будет полезно?! Ты, блядь, задал массу вопросов – ну только что впрямую не спросил, кого, где и как я трахал! Кроме самого главного. Ты, блядь, весь такой утонченный эстет – ах, Томми, ты у меня первый и последний, я только не знаю, нужен ты мне или нет! Ну, может, только если потрахаться – вот это, Том, ты охуенно делаешь! Может быть, стоило меня спросить?

Исхода нет. Да пошел ты!

Нет, хватит. Все уже было в моем прошлом, в общем-то, все в курсе. И даже нервный срыв.

Хотя нет. Мне еще не приходилось воевать за счастье. Пора попробовать, пожалуй.

Жаль, что воевать придется с тобой, Джозеф. Ладно. Если мне даже придется разбить тебе в процессе голову, я это сделаю.

Вот такие чудные и охуенные идеи занимают меня, пока я покупаю в супермаркете бутылку ирландского виски, пока я выхлестываю ее в машине, на парковке рядом с домом Джо.

Пока мне не приходит в голову, что, может быть, мне стоит сначала ему просто сказать о том, что я чувствую?
Пока мне не приходит в голову, что, может быть, он на самом деле идиот? И ничего не понимает?
Пока мне не приходит в голову, что, может быть, я тупой мудак? Какого хуя я скрывал? Рефлексировал не хуже Джо – нужны ему мои чувства или нет?

Пока мне не приходит в голову, что ничего не может быть глупее, чем сидеть с пустой бутылкой в машине через улицу от его дома.

Пока мне не приходит в голову, что, может быть, пора сказать, что я его люблю?

Сознание выключается вспышкой счастья, как только я вдыхаю его запах в спальне, полной бликов от уличных фонарей. Сознание выключается вспышкой ярости, как только я снова чувствую его тело в своих руках. Сознание выключается, как только я чувствую его. Дальше не помню.

Утро я встречаю на диване в одиночестве. Блядь, что случилось? Или ничего не случилось? Голову ведет, и вообще мне дурно.

Заглядываю в спальню. Джо на месте, спит, улыбается во сне, на полу его пижама – растерзанная в клочья.

Охуеть!

Это что, я?

Ох, боже ты мой!

С трудом справляюсь с желанием отогнуть одеяло и проверить, он там вообще не покалечен? Блядь, что я наделал? Вообще, что было? Под глазом у Джо чудный фингал, что неудивительно, двинул я его от души. Надо было мне не психовать тогда, а остаться.

Надо было вскрыть кровоподтек, этому же идиоту даже в голову не пришло! Как он теперь пойдет сниматься, придурок?

Нет. Его просто нельзя оставлять одного. Гениальная мысль.

Вот - точно, пусть кривляется сколько его душе угодно. Я потерплю. Очень-очень постараюсь, и у меня все получится. Мальчику охота поиграть, да на здоровье, пусть только играет при мне.

Я этого хочу. Я его хочу. Я просто хочу жить, как и все люди, а без него не выходит.

Сижу на кухне и жду, когда он проснется. Думаю. Пожалуй, надо извиниться.

Появляется Джо. Он психует, еще немного, и ложка провертит дыру в донышке чашки.

Я замечаю, что у меня дрожат руки, стараюсь аккуратно сложить газету. Блядь, я сейчас сдохну, у меня сил нет смотреть на эту его судорожно выпрямленную спину.

Мы оба ждем.

- Джо, - говорю я. У меня щеки горят от жалости. И я, блядь, не помню, что я делал ночью! И от этого еще хуже! – Прости меня, - ну, от этого точно вреда не будет. Любовь – жестокая штука, виноваты всегда оба.
- За что? – спрашивает Джо этим своим великосветским тоном. Пиздец, вот это я просто ненавижу! Блядь, опять та же самая хуйня!

Я встаю и подхожу к нему. Джо не оборачивается, только ложка в его чашке вертится все быстрее и быстрее. Еще минута, и взлетит.

Ох малыш, прости, я так тебя люблю, что мне крышу сносит рядом с тобой. Давай уже, повернись ко мне, ну пожалуйста!

- Прости меня... Джо... прости... но ты довел меня, блядь, реально довел... Меня давно так не накрывало!

Мне так хочется обнять его, и пусть все катится на хуй, но сначала – сначала я хочу понять, да или нет.

Я все равно обниму его. Я все равно буду держать его изо всех сил. Но сначала – да или нет? Ты решил, любимый?

- Ты про фингал или про вчерашнюю ночь? – спрашивает Джо. И я слышу отзвук улыбки в его голосе. Боже мой!

Это - да.

Блядь, это – да!

Господи, я тебе должен. Обращайся, если что.

Вслух я говорю что-то совсем другое, матерное, машинально, сам слегка поражен, как у меня получается.

- Не переживай, - говорит Джо и поворачивается ко мне. У счастья ямочки на щеках и хочется немедленно сдохнуть. Или – наконец-то! – обнять, как же я соскучился, детка, ты бы знал! - Фингал я, думаю, заслужил, а вчерашняя ночь мне даже понравилась. Определенно, в потерявшем контроль Томе Харди что-то есть.

Чувствую, как у меня вытягивается лицо – что ж было-то, господи? Стараюсь осмотреть его как можно незаметнее. На ощупь вроде тоже ничего особенного. Блядь, что было?!

Ладно. Сейчас уже можно поцеловать, это важнее, выясню потом. Судя по его довольному виду, вариантов не очень много.

- Прости! – ну так, на всякий случай, еще раз. – Я тебя люблю, прости, что не сказал раньше, малыш.
- Сказал, - вздыхает Джозеф, утыкается носом мне в плечо и обнимает меня.

Кофе из чашки выливается мне прямо на спину. Хорошо хоть, успел остыть, пока Джо болтал в нем ложкой.

- Блядь!
- Прости!
- Да что ж такое-то!
- Том, извини, пожалуйста!

Дежа вю.

Кстати, есть ли у него мазь от синяков? Вроде как, надо на работу.

[vin_mar]

ТОМ

Я смотрю направо, Джо – налево. Прямо перед нами – Крис Нолан. Не орет, но шипит так, что иногда страшно.

- Я не понимаю, что происходит! Один второй день является на съемочную площадку опухший от пьянства, второй – с фингалом под глазом! С фингалом! Пропустив целый рабочий день! Парни, да что с вами?! Вам работать не хочется? Так я мигом это устрою – еще не поздно!

Мы молчим. А что сказать? Чувствую себя идиотом. Но как-то так, не очень напрягаюсь. Искоса смотрю на Джо. Видно, что лицо Чингачгука на Нолана не действует. Нолан продолжает разглагольствовать. Мы молчим. А что скажешь?
- Джозеф, ты можешь хоть объяснить, что с тобой случилось?
- Сожалею. Я оперировал непроверенными данными, и получил по заслугам, - выдает Джо.

Вот блядь! Непроверенные данные! Я не выдерживаю, поворачиваюсь к нему. Напрасно. Профиль Джо вызывает у меня мысли, совершенно не сочетающиеся с ситуацией. Синяк у него разлился и освещает правую сторону лица дискотечной расцветкой.

- Том! Что с тобой происходит?
- Нууу, Крис… Прошу прощения, больше не повторится! Так, личные недоразумения.

Ловлю на себе ироничный взгляд Джо. Не очень впечатляет, синяк, к сожалению, не позволяет ему выразить свое мнение в полном объеме.

Нолан понимает, что взять с нас сегодня нечего. Видимо, мы похожи на врагов человечества, редкостных придурков и мудаков, не понимающих своего счастья.

Ну и ладно. Зато я чувствую себя – просто заебись как охуенно!

И нас – отправляют по домам до завтра.

И мы честно сидим дома – фиегал Джо намазан мазью, а я с минералкой и алкозельцером.

Ну, на самом-то деле, мы лежим дома – ну а как еще? Я пристроил Джо сверху и дремлю. У меня болит голова, мне нужна тишина и покой. Мне охуенно нравится, как Джо своим весом прижимает меня к простыням. Простыни – белые и с вышивкой. Все – просто чудно.

Так не бывает.

Так есть.

Я сплю, но все это – наяву. Не сон. Блядь, это счастье, да? Ведь да?

- Том.
- Ум?
- Это правда, что ты мне сказал?

Харди, ты думал, что все? А нет, все продолжается.

- Джо, ты о чем? И вообще, я сплю. И ты спи.
- Что ты… что тебе было плохо, когда я уехал из Лондона?

Вот неугомонная зараза. Да что ты хочешь, чтобы я наизнанку вывернулся перед тобой? Ну хорошо.

- Да. А ты как думаешь? Мне было ОЧЕНЬ , плохо.
- И мне - тоже.
- Надо было остаться и не ехать никуда… - глаза у меня закрываются.
- Невозможно.
- Почему это? – молчание. – Джо?
- Не знаю.
- Дурной ты, Гордон-Левитт.
- Том, это было – невозможно.
- Идиот, ты почему на телефон не отвечал? Сколько раз я звонил!
- Том.
- Ну? – что бы такого сделать, чтобы Джо заткнулся и дал мне поспать? Вот что это? Почему надо все время трындеть?
- А Бен… ну… у вас… у вас было?
- Было. Ты куда? – прижимаю его обеими руками, блядь, вот зараза-то! Сильный, ведь и не скажешь ни за что! – Было – давно. И недолго. Джозеф, тебе ведь не хочется еще один синяк под глазом?

Сопит и ерзает. Ну вот какого хуя задавать такие вопросы? Ты думаешь, я ни с кем не спал до встречи с тобой? Да у меня сын есть, между прочим, если ты не знал!

- И когда я уехал, ты…
- И когда ты уехал, я чуть не сдох. Жрать не мог. Да и не хотелось. И Бен меня вытащил. И я его не трахал в благодарность, если ты стесняешься об этом спросить.

Джо сопит и делает вид, что его этот разговор вообще не касается. Да пожалуйста, идиот ревнивый!

- Джо.
- М?
- У него давным-давно роман с другим человеком. С двумя другими. Очень серьезный. Я ему – не нужен. Он мне – не нужен. Мы просто друзья.
- Я тебе верю.
- Угу. Веришь, как же! Джо, пойми – бессмысленно ревновать. Я врать не буду. Я скажу прямо. Если что.
- Том Харди, ты редкостный идиот!
- Зато честный. Может, уже угомонишься? Очень спать хочется.
- А…

Мое терпение лопается. Я переворачиваюсь и прижимаю его к постели. О, да не сказать, чтобы Джо был очень расстроен моим грубым поведением.

- Джо, - с легкой угрозой.
- Том, - с предвкушением? Нет, надо обязательно выяснить, что же я сделал ему вчера.
- Ты вообще информацию воспринимаешь? Я сказал – я тебя люблю.
- Я слышал.
- Ну и хватит тогда, блядь, идиотских разговоров. И не дуйся.
- Я и не дуюсь. А ты, Харди, дурак и развратная сволочь!
- Джо, угомонись, не провоцируй. Я сейчас все равно не в состоянии… Трахну тебя позже…

Джо фыркает. Я опять задремываю. Скажи еще, что мне показалось.

[vin_mar]

ТОМ

Тихо и нежно. Белые простыни становятся к вечеру синими. Я просыпаюсь. И мне не кажется, что я – в сказке, как последние три недели. Мне кажется, что сказка наконец сдалась настоящей жизни. Охуенно. Чудно. Не верится.

А ведь – правда.

Нашариваю джинсы. Из кухни пробивается свет. Замираю в дверях.

Джо сидит за столом с книгой в руках, перед ним здоровенная чашка с кофе, на носу очки.

Блядь. Это, похоже, моей фетиш.

Джо поднимает на меня глаза. Вокруг него на столе – горы продуктов.

- Выспался?
- Выспался. А ты чего? Спал? Как глаз?
- Нормально.
- Вижу я, как это нормально. Болит? Дай поцелую.

Ну да, я знаю, что веду себя как влюбленный идиот. Да и насрать, мне нравится, и Джозефу тоже – судя по тому, как он закрывает глаза и подставляет мне щеку. И шею.

Охуеть.

Вот так выглядит счастье – когда тебе подставляют для поцелуя опухшую скулу с синяком.

Я плюхаюсь на стул рядом. Идиллия.

Джо откладывает книжку и говорит:

- Том, давай будем ужинать дома?

Да мне по фигу, где мы будем ужинать. Главное, с тобой, дурной ревнивец.

- Ладно.
- Том, если хочешь, мы можем куда-нибудь пойти.
- Нет, не хочу.
- Точно?
- Джо! Ты прекратишь или нет?! Мне по хую, пойдем мы куда-нибудь или нет, но лучше – нет. Вдруг там опять – блондинки? Или – какие-нибудь красивые дядьки?
- Придурок.

Я улыбаюсь.

- А что – у нас опять свидание? – говорю я. Почему-то мне кажется, что у этого ужина шансов больше, чем у того, другого, в моем лондонском доме.
- Ну, считай, что да, - смеется Джо, и начинает возиться с завалами продуктов на столе.

Блядь, как же хорошо-то! Как же хорошо!

Передо мной – бутылка красного вина и какая-то горбушка на тарелке. Джо что-то такое опять кромсает – очень ловко. У него впечатляющая коллекция ножей, и он очень ловко с ними управляется. На плите что-то шипит, трещит и фыркает.

Я любуюсь. Здесь никого нет, так что я не буду притворяться, да и вообще – пошли все на хуй! Я смотрю на Джо и балдею – я влюблен, я таю, потому что вот это все – мое. Все вот это обалденное тело – мое. Весь он – мой, целиком!

Охуеть.

Это великолепно.

Мне хочется его поцеловать. Не вижу причин отказывать себе в этом удовольствии.

Я встаю, подхожу и прижимаю его к столу. Боже, дай мне сил держать себя в руках.

Джо тут же придвигается ко мне и наклоняет голову в сторону – блядь, тот лондонский вечер запомнился не только мне одному.

Боже, не надо сил – ни к чему. Сегодня мне не надо держать себя в руках.

Я целую его, и прижимаюсь бедрами, и Джо упирается руками в стол, отбросив нож, чтобы слиться как можно плотнее. Я забираюсь руками ему под майку – он дрожит, и дрожь эта передается мне.

Я подталкиваю Джо к обеденному столу – он представляется мне намного устойчивее, смахиваю какие-то пучки и овощи на пол – и пристраиваю на стол Джо.

Честно? Довольно экзотично он выглядит среди жратвы и без штанов. Очевидно, я тоже проникся арт-хаусом. Или мне просто некогда тащить его в спальню.

Блядь, точно некогда – когда я смотрю на его живот, становится ясно, что долго я не удержусь.

Где эта его гребаная смазка, распиханная по всей квартире? Блядь, ну где?!

- Том, не тормози, - на выдохе сипит Джо, сцепляя ноги у меня за спиной.
- Подожди, я посмотрю…
- Нет! Давай!
- Джо, я…
- Давай, я сказал! Вчера ты не переживал!

Ох блин! Ну я так и думал!

- Джо, я не могу!
- Давай, говорю тебе!
Вот черт! Но терпеть тоже невозможно, да и Джо не даст – уж очень сильно он прижимает меня к себе, тянет руками за мои запястья, закатывает глаза, уже потный и где-то не здесь. И я решаюсь.

Что-то невозможное. Мне так до жути хорошо, что я чувствую озноб. Дальше и глубже, и Джо вытягивается прямо передо мной, и видны все мускулы его пресса и груди, и страшно, что они не выдержат такого натяжения и лопнут.

Джо почти кричит в голос, и мы оба уже на грани оргазма, я вижу, как вздрагивает его член, готовясь выстрелить спермой, и слышу, как Джо стонет между вздохами и всхлипами:

- Мой, мой! Мой!

И я взрываюсь, и под веками – синяя белизна, и судорога, выносящая меня из собственного тела.

Лежать на столе неудобно. Что за хуйня, почему всегда, когда мы трахаемся, присутствует налет мазохизма? Пытаюсь перетянуть Джо на себя, спина у него, скорее всего, совсем разбита.

Охуеть, почему же я не в состоянии себя контролировать, когда я с ним занимаюсь любовью?

Да потому что я занимаюсь с ним любовью. Какой тут на хрен контроль?

Самое удивительное, что через полтора часа ужин все-таки готов. Джо, похоже, не такой уж хрупкий, как мне все время кажется. Во всяком случае, он сидит сейчас напротив меня, свежий после душа, кожа его светится как карамельная глазурь, довольный, и мы приканчиваем уже третью бутылку вина.

На вчерашнее – ложится просто обалденно. У меня слегка плывет перед глазами.

Джозеф тоже – уже охуенно волшебный.

Кажется, Нолан будет завтра опять недоволен.

Да по хрену. Нам офигительно хорошо, и мне абсолютно наплевать на всех, кроме человека напротив.

Кажется, я пьян в жопу. Кажется, Джозеф тоже пьян в жопу.

Иначе вряд ли бы он стал спрашивать меня про мои эротические фантазии? Или нет?

Ну и ладно. Ну и пожалуйста. Между прочим, ничего уж такого особенного.

Ах, и гитара есть? Не стесняйся, сладкий мой, петь ты тоже можешь. У этого твоего ролика на ютьюбе – почти 650 тысяч просмотров. Так что давай, спой мне.

Что? Ну да, да… Понятно. Джо, я даже и не спорю, конечно, у тебя тоже есть фантазия. Мне уже заранее страшно. После той просьбы в гардеробной комнате. После той истории в машине. И что на этот раз? Всего то? Ладно. Но раздеваться будем оба.

Чудно.
Значит, договорились. Пошли.

Конечно, сейчас. Джози?

[vin_mar]

ДЖО

Том не знает, что Джозеф на самом деле предпочитает гитаре фортепиано. Ну, об этом вообще мало кто знает, да и рояль он в эту квартиру еще не приобрел.
Джо подозревает, что Харди видел записи с гитарой на ютьюбе, да даже наверняка угадает, что это была за запись. Хотя он вообще много где светился поющим — здесь у него комплексов нет, среди нескольких образований затесалось и солидное музыкальное. И голосом он владеет хоть куда, это же тот же музыкальный инструмент, только встроенный. А когда учишься с совсем уж раннего детства, появляется бессознательная виртуозность, хотя, конечно, Джо не Фаринелли. Ну да и слава богу, что нет, тьфу-тьфу-тьфу.
Однако Джозеф не совсем понимает, что так заводит в этом Тома — по мнению самого Джозефа, это скорее весело. Но если Тома заводит, то он уж постарается. Тем более что Джо сейчас чувствует себя просто каким-то чертовым магом 12-го уровня, после трех на двоих бутылок забористого вина. Посмотрев на неприлично довольного Тома, с удобством устроившегося в кресле — да, у Джозефа на кухне есть кресла! — Джо, покачиваясь, идет за гитарой и возвращается на кухню.
— Дамы и господа! Сейчас вашему вниманию будет представлена версия... а чего будет представлена версия, Тооом?
Джо покачивает, но он ловко перекидывает через плечо ремень гитары и пробегается по струнам. Гитара уже настроена, так что слово за Томом.
— Ты еще спрашиваешь, Джози, я в шоке!
— А, ну да, конечно же! Песня про нас!
— Про нас? — весело удивляется Том, и глаза его сверкают.
— Конееечно, она про нас! В каждом своем слове! "Порочный романс" от не менее порочной Леди Гага. Кстати, Том, она мне не нравится. Совсем. Мымра она. А вот ты, — Джо тыкает в Тома пальцем, и тот ржет, не удержавшись, — ты мне нравишься, даааа!
- Аналогично, детка. Поэтому я и не слушаю Гагу. Я слушаю тебя. Давай уже, малыш! Ты лучший!
Джо почти мурлычет и начинает. Том расплывается в улыбке все шире.

Rah-rah-ah-ah-ah-ah!
Roma-roma-mamaa!
Ga-ga-ooh-la-la!
Want your bad romance
I want your ugly
I want your disease
I want your everything
As long as it’s free
I want your love...

Джозеф переходит с низких нот на высокие, и обратно, он иногда чуть спотыкается, а иногда — опять же чуть — ему не хватает дыхания, ну, потому что он пьян, и потому что порой он еще и улыбается во весь рот, но все равно выходит чудно. И это скорее... страстно, чем мило, да, определенно. Так думает Том, чувствуя, что с каждой новой руладой на него все острее накатывает возбуждение. ОПЯТЬ. И у Джо на щеках румянец. Блядь. Это уже что-то нездоровое — так реагировать.
Джо даже нельзя сравнивать с Леди Гага — Харди не припомнит, чтобы раньше эта песня вызывала в нем хоть что-то, кроме безразличного раздражения. А сейчас Том шире раздвигает ноги — в брюках уже слишком тесно, но он хочет досмотреть и дослушать этот уникальный концерт до последней ноты. Стоило сто пятьдесят раз отплевываться от прежних исполнений, чтобы услышать, как Джозеф выпевает самые неприличные ее слова.

I want your psycho
Your vertical stick
Want you in my rear window
Baby you're sick
I want your love
Love-love-love
I want your love
(Love-love-love
I want your love)

You know that I want you
'Cause I'm a freak bitch baby!
And you know that I need you
I want a bad,
Bad romance

На I'm a freak bitch baby Том понимает, что, пожалуй, музыкальный голод на сегодня он утолил, и сил нет как хочется утолить голод совсем другого рода.
— Тооом? — удивленно ломает брови Джозеф и распахивает свои невозможные глаза трепетной лани, когда Харди выдирает у него из рук гитару. — Тоооом... — повторяет он уже понимающе, охрипшим голосом, когда Харди следующим движением стаскивает с него майку, и в этих нотах Тому чудится изнеженность донельзя избалованной кошки. — Неужели я так хорошо пою? Где же тогда мои платиновые диски и розовые лимузины? Где мои дворцы, слоны и павлины?
Том еще ни разу не трахал пьяного Джо, и такая перспектива кажется ему до дрожи сладкой экзотикой, вроде охуенного незнакомого десерта.
— Нееет... — то ли капризно тянет, то ли уже сладострастно стонет Джозеф, хватая его за руки. — Теперь давай мое желание. Пойдем в ванную.
Том смотрит на него, смеется и позволяет утянуть себя в ванную. Он знает: там у Джозефа все не как у нормальных людей и можно повеселиться от души.